рамси болтон х робб старк
за_упокой.mp3
[au] therapy session
Сообщений 1 страница 5 из 5
Поделиться12019-12-04 06:25:40
Поделиться22019-12-04 06:25:55
вспоминаем и молимся
вспоминаем — и — молимся
— и тебе не хворать, старк.
звучит безжизненно, скрипом резины колёсиков тележки из супермаркета — четвёртое колесо у неё всегда подламывается; у болтона роль колеса играет зажёв плёнки на звонкой, сонорной «р». вечная проблема. даже пиздюлями не вылечили.
рамси — усталость металла, копчёное стекло и гнутые гвозди, бесцветность глаз из угрожающей немоты превратилась в безразличность целлофанового пакетика, разрываемого сотни тысяч раз. закольцованная, сама себе кольцом мёбиуса плёнка, истёртая до дыр, как фотокарточка раксли, которую он всё вертел и вертел перед глазами, а жену всё равно нахуй. как так?
проведя несколько лет в позиции иисусиком, вместо гвоздей — ремешки (запястья промозолены до абсолютной нечувствительности), горечью смирны под губой растворяющиеся облатки, бесконечные, стрекучие, как саранча в глазури — понимаешь, что нахуй не только жену, но и детей, и отцов, и стариков тоже. тебя, старк — в первую очередь, а остальных — в изоляторы.
неужели ты не видишь, что стало(сь) (с родиной и с нами) (со мной) — в самой семантике вопроса заложена ошибка; этот вопрос мог бы задать прошлый рамси, но от прошлого рамси осталась только ржавая, гнутая форма, заполненная газетными вырезками [ПСИХОПАТ-МЯСНИК: СЕМЕРО ТЕЛ В ПОДВАЛЕ] [Я ПЕРЕЖИЛ БАСТАРДА-ЧУДОВИЩЕ: ИНТЕРВЬЮ С ЗАЛОЖНИКОМ НА 14 СТРАНИЦЕ] и побочными эффектами нейролептиков. нынешний болтон не испытывает мимолётных увлечений, секундных заинтересованностей, нынешний болтон до сих пор ходит так, будто лодыжки стреножены эластичным бинтом и отпустили только на пять минуточек поссать.
ему, in general,
срать.
место встречи — нейтральная полоса меж двумя лагерями: незапоминающаяся вывеска, абсолютно непричастные пластиковые стулья, липкие клеёнкой столы, впитавшие в свою дсп больше слёз, смеха, пьяных слюней и пота, чем исповедальная скамья собора. а судьи кто — две силиконовые сиськи официантки и растворимый кофе, выдаваемый за еле-еле лунго. со своей истёртой настоящестью, пахнущей мускусом и возмущением, робб здесь неуместен. ладони болтона не чувствуют тепла от картонки стакана. ими можно зажигалки тестировать на профпригодность.
рамси продолжает воспринимать перцептивные раздражители, просто внутри катод реакции выжгло, негарантийный случай. прошлый рамси задал бы вопрос старку вслед за первым — жестянка штампа из заключения: классическая картина асоциального расстройства личности предполагает манипуляции и искусственное вызывание жалости — неужели то, что ты видишь, способно было сделать с теоном такое? ну посмотри на меня.
рамси каждое утро смотрит в зеркало и принимает. принимает. принимает плевки в лицо, оскорбления, принимает то, что от него осталось, всасывает без круговых волн вынужденный остракизм, шумно сёрбает сахаристой жидкостью. по телевизору над барной стойкой — модный приговор.
болтон скрещивает под стулом ноги.
он больше не играет в игры, не тянет жилы, не мозолит глаза: тон его по одномерности сравним с мыльными разводами на линолеуме под паркет.
— я так понимаю, ты из-за грейджоя. тебя беспокоит моё желание принести извинения. это совершенно беспочвенно.
болтон совершает очередной глоток. вкусовые рецепторы регистрируют, насколько это плохо. обратного отклика в лице реакции не приходит. [еда имеет вкус картона еда имеет вкус картона вся еда имеет вкус картона и крови]
жрать совершенно не хочется.
— после моего освобождения в силе сохраняется запрет на приближение. все встречи проходят под контролем третьего независимого лица, строго ограничены по времени.
рамси сминает слова на окончаниях под влиянием тризма. кажется, что вот-вот посмотрит прямо в глаза — нет, оп, наебал, снова мазнул, ушёл по плечу, задержался катарактой варёной белорыбицы на щетине, на мелких дырочках во всё ещё опрятном свитере крупной вязки: что-то мне подсказывает, что и у тебя положение не ах.
одно хорошо в подобном раскладе, когда у тебя в рукаве только немного собачьей мочи да две крестовые двойки на погоны.
в пенитенциарных учреждениях из тебя выбивают вместе с ощущением потолка и пола кривду и правду, правое и левое, поэтому ни один мускул, кроме жевательного, на лице болтона не дёргается, когда он выдаёт исландский хакарль, намазанный на хлебушек констатации вместо честного покаяния. мы же не в церкви, а вместо колоратки у тебя шрам от некачественного бритья и пара-другая белых шрамов.
ну, может, и не при свидетелях. может, и не извинения.
может, и не я.
теону же явно хуже не станет.
[единственное, что вызывает сокращение всех сфинктеров и спазм желчного пузыря: возможность сладенько щёлкнуть кончиком языка, как кнутом, назвать по имени. теону рамси в глаза смотреть может.]
вообще, хороший вопрос, кто из нас жертва, робб. мне кажется, классический треугольник кармпана. однозначно виноватых нет. я так думаю.
— денежная компенсация. если хочешь - передам через тебя.
рамси кладёт на стол конверт, пододвигает так, будто деньги — всего лишь прах костоедов-жучков, листики с дерева заратустры, пара тысяч фунтов = мелочь, по хуйне. не спрашивай, откуда.
— тебе что-нибудь взять поесть?
Поделиться32019-12-04 06:26:10
пиздеж откровенный;
каждый выдох в сторону теона, спокойный, обычный, есть лицемерие, в которое робб сам себя одевает с ног до головы. все вокруг плохо, впору кидаться на стены, и робб тоже становится хуже, потому что уверен, что лжет. раньше в нем этого не было, говорил все, что думал, хлестко, смело, моментально. если злился, то рядом что-то непременно сгорало. если желал кому-то смерти, то бил кулаком наотмашь.
робб не может обещать, что когда-нибудь, когда теон поправится, он не разобьет его лицо, не вспорет горло собственными руками. он не испытывает злобы, но робб теона не простил, и эта мысль (этот факт) каждую минуту алмазным сверлом под ребра, когда старку нужно быть рядом, нужно быть другом. он старается: никаких резких слов, никаких кровавых пятен. но каким бы жалким ни выглядел грейджой, роббу хочется отдать должное сучьей карме. она переборщила.
робб не знает, когда этот бур додырявит его насквозь и польется желчь, зло, мщение, потому что рано или поздно это случится, ведь он последнего слова еще не сказал, жажда справедливости ломает милосердию хребет.
пока что робб то ли терпит, то ли забивает. сосредотачивается на том, что быть лучше, быть тем, кого вы все привыкли видеть, забывая, что демоны могут жрать даже зверей.
теон не делает глупостей и не просит прощения, он говорит как будто стесняясь, что там думал о роббе. его голос слаб, взгляд воткнут в столешницу, когда силком вытаскивает самое ценное («я представлял твое лицо, чтобы оставаться в сознании»).
(«я видел твои глаза, робб»)
(«я думал, что все будет кончено, когда их забуду»)
(«и я их забыл»)
робб сглатывает слюну, ему эта откровенность костью в горле, хочется убежать, не переваривать все это дерьмо, не слышать то, что будет воскрешать из мертвых его привязанность, лить бензин в кучу жженых спичек, что остались на месте веры. мама говорила, что грейджоям, всему их склизкому роду, нельзя доверять; если ты встанешь на грабли еще раз, удар о них проломит тебе череп.
но теону нужна помощь. робб будет праведным и честным потом, пока пускай все плывет по течению, ты же не видишь, что под тобой стикс. он рядом хорошим другом, давней привычкой про то, что по близости всегда плечо, на которое можно опереться. теон сам стоять теперь не в состоянии, а роббу уже и похеру для кого быть каменной стеной. все вынесет на своих плечах, все стерпит, со всем справится. но кошка чувствует гнилое в миске, воротит нос, и теон, сколько бы правды ни говорил, все равно что-то таит под тоннами грязного снега. тепло робба, его уверенность и непоколебимость, заставляют того дышать чуть спокойнее, забывать, расслабляться, приходить в относительную норму, но все понимают: по-старому не будет.
у теона теперь секреты с другим.
на него нельзя повышать голос, но робб бесится от того, что все старания бесполезны, время впустую. он вспыхивает, кроет грейджоя матом, спрашивает зачем. когда робб пытается поймать его взгляд, тот отводит глаза, сжимается весь, словно десятилетка. дрожащая оболочка, а внутри недосказанность, тайны, нарыв, все набухшее, воспаленное; старк, если честно, не стремится понять, потому что знает, что не сможет. он слишком черно-белый для всей этой огненно-алой хуйни. его задача - держать все под контролем, но тупая собака срывается с поводка и тычется теплым носом в дуло ружья. стреляй.
когда робб узнает, что болтона отпустили с дурки, его бровь ползет вверх, губы содрогаются в усмешке, это же шутка. затем непонимание быстро сменяется вспышкой бешенства, все сорок уколов уходят на то, что так не должно быть. рамси должен биться в агонии до тех пор, пока сердце не сотрется в гнилую давленную ядовитую ягоду, остановив ход холодной крови по венам. в аду тебя пустят на кругу. но больше никаких четырех стен; иногда робб ловит его незримое присутствие в том, как теон глотает слова, широко распахнув глаза, словно под ноготь ползет игла. его нужно гнать, как бесов из дома; робб не хочет, чтобы хоть что-то даже отдаленно напоминающее о рамси было рядом с ним, но тогда про грейджоя придется забыть.
порою, когда они вдвоем в комнате, даже если все в видимом порядке, простые разговоры и остывший кофе, роббу все равно кажется, что их в неспешном диалоге трое.
он боится лишь одного - сорваться. не уверен, что при виде болтоновского лица кровавая пелена не захлестнет ему лицо, отобрав человеческий вид. разговоры придется вести на языке чудовищ - кто кому сильнее горло прокусит. робб старк - хороший человек с железобетонными принципами и обоюдоострой прямотой. теон посредник, поэтому приходится просить соединить напрямую с высшими демонами.
тот, что без лица, сидит перед ним почти что расслабленно. робб отлично справляется, держит себя в руках, ему на самом деле нечего говорить, ему было бы рамси проще убить, но.
местечко мерзкое, роббу кажется, будто сквозь дырки в грязных стенах за ними следят. к таким дырам он не привык, поступь у короля хозяйская. бесцветность чужого голоса он встречает хмуро, сверлит взглядом пристально, искреннее надеясь, что это сделает рамси хуже, но тот отводит глаза, не поймать. огромное разожравшееся на объедках насекомое увидит свет и не будет знать, куда бежать.
робб скрещивает руки на груди, когда слушает (терпеливо) всю эту зажеванную кассету. тут даже не дерьмом разит, а мертвечиной; рамси умер где-то на заплеванном кафеле больницы. перед старком святой дух, получивший пизды от отца и сына, и даже не старающийся сделать то, что он пытается скормить роббу, хоть сколько-нибудь съедобнее.
деньги - вершина ебаного сюра, он даже не опускает на них глаз и словно не слушал рамси вообще. пауза искрит стрекотом ламп под потолком.
- нахуй тебя вообще выпустили? - роббу надоедает этот цирк одного уродца, - тебя нельзя вылечить, тебя уебать только можно.
(Я ВОЛОНТЕР.)
злая собака тянет цепь, у него голос стальной и давящий.
- что тебе от него нужно?
Поделиться42019-12-04 06:26:23
станет стан обезглавленный, в нём лежащий
почти покойником, почти настоящим
может быть даже помянут на сорок дней
болтон вбитой резиной и потерянными зубами привычкой ёжится, цепляется коготками хелицер плотнее за стул, группируясь так, чтоб подступающей волной рыка в следующий раз не снесло к чёртовой матери.
нас всех потрепало, робб, от нас всех не так много осталось; теон — горсть пережёванной пульпы, ты — ржавый капкан и обглоданные кости, рамси — выеденная до прозрачности восковая оболочка, лопнувший кокон, в котором больше ни жестяных крыльев, ни втянутых жал.
рамси не смотрит на деньги тоже. не смотрит на них так, будто сам настриг с собственного тела, не более чем прах с древа заратустры это всё — забывает о конверте, забывает обиды, не держит больше сиюсекундного зла. харе кришна, робб, харе харе.
весь болтон теперь суть всепрощение, преисполненное понимание всего — я понимаю тебя. более того, я принимаю тебя утренней таблеткой обязательного морального груза, еврейского плача, козловьего греха.
жевательные поверхности коренных моляров сокращаются с силой, способной раскрошить камень старковской нижней челюсти. болтон принимает и это, как всеобщее осуждение, как узнавание на улицах. в нём не тонет, с него стекает и отскакивает. преимущественно — брызгами говна.
болтон редко выходит, когда светло, болтонова участь теперь — тащить со стола огрызки под плинтус, шевеля усами. болтон — лавина, погребшая под собой многих, но не издающая больше эха газетными статьями.
замыкающим шаром в бесконечных звеньях самосдерживающих механизмов — браслет на левой лодыжке, т я н у щ и й степлерные скобы на рыле в спокойную улыбку.
— робб.
[мистер болтон при помощи улыбки можно творить чудеса]
[просто попробуйте улыбнуться мне ну это же совсем н е с л о ж н о]
[её нос был на вкус как нос]
— нет нужды нервничать.
кладёт между ними конверт, могильной плитой финансов стараясь накрыть бумеранг войны: ладонью сверху, чтоб не царапалось, не билось во гробу утробное, свирепое, недоуменное, старковское ч т о т е б е н у ж н о.
[кажется непривычным снова проталкивать деньги в чужие брехливые глотки; подавись, глотай, только не брехай]
рамси продолжает улыбаться. с помощью простой улыбки можно построить тысячу мостов. болтон лепит ёбаные куличики из ёбаного пепла. простым кивком головы намекает официантке, что нужно подойти.
— два мисо, пожалуйста. нет, больше ничего не надо.
поворачивается к старку, набрякшему кучевыми складками; сожми локоть — осыпет градинами с кулак, случайно коснись — вжарит двумя тысячами вольт. как хорошо, что рамси — штопаное резиновое изделие.
— здесь всё говно. но суп неожиданно хороший. случайно наткнулся, представляешь. меня выпустили, робб, потому что согласно заключению консилиума и собранию присяжных, меня можно считать вменяемым. за мной всё ещё следят. раз в неделю приходит куратор, назначенный лечебным учреждением. два раза в неделю — психотерапевт и поддерживающая фарма. плюс вот эта хуйня на ноге. я был нездоров, робб.
голос рамси даёт пасторов аминь в вызубренной щербинке. зрачки его застывают крысами, застигнутыми в мусорном мешке, прямо в радужках напротив.
— но того болтона больше нет. я изменился. и я бы хотел…
[я бы хотел взять тебя за верхнюю и за нижнюю челюсть, знаешь, так, чтобы на пальцах остались отпечатки зубов. и потянуть. вверх и вниз. до хруста мыщелков, но не остановиться на этом, нет. я буду тянуть, пока твоя пасть не станет шириной с гранд-каньон. протолкну в глотку руку по локоть, выдерну с корнем язык, сварю его в твоей же крови и скормлю кире.]
[как там она в приюте, интересно. надо будет навестить.]
— извиниться. мне правда… мне правда это необходимо. если хочешь услышать это — да, считай, что совесть проснулась. и от твоих плевков легче не становится. считаешь нужным убить — согласен с тобой. полностью. но до этого момента мне хотелось бы минимизировать нанесенный ущерб. как теон себя чувствует в последнее время?
с искренним участием болтон подаётся вперёд, укладывая локти на стол, испытывая к подробностям, от которых старк несомненно отбрехается, неподдельный гастрономический интерес.
[что мне от него нужно? то же, что конской пиявке от лодыжки коровы, старк. кушать хочется.]
— я мог бы порекомендовать телефон хорошего психотерапевта. работает с посттравматическими состояниями. его подход можно назвать экспериментальным, но после одной-двух сессий уже заметен прогресс. спасибо.
последнее слово болтон жертвует — г л у х о н е м ы м, блядь — официантке, равнодушно поставившей их перед фактами двух мисок.
— робб.
социальная приспособленность на рамси держится, как усевшая после стирки овечья шкурка на волчьем черепе. но когнитивно-поведенческая терапия справляется, как может: изо рта выходит не просто тёртый картон, а обрывки цветных стикеров.
на этом когда-то было написано маркером «участие».
— я знаю про кейтлин. пожалуйста, будь благоразумнее. посмотри на ситуацию в отрыве от эмоций. пансионат, особенно такой — это недёшево. здесь оплата ровно на месяц вперёд.
пожалуйста, поставь лапу на пластину гамбитного капкана. сущая мелочь за отсутствие головной боли размером в тридцать дней.
или теон теперь роднее собственной матери?
Поделиться52019-12-04 06:26:41
робб не нервничает ровно до того момента, как болтон говорит перестать ему это делать. по нервным узлам удары хлыстом - больше для вида, чем для боли, но старк выбешивается. кольца цепи бездвижно лежат на земле без дела, но едва уловимый звон металла, и пес вспоминает про привязь, оглядывается на несвободу. робб скован всю сознательную жизнь, заучен и загнан; можно грызть цепь, рвать себе шею в кровь, но робб носит ее с гордостью, как клановое клеймо, как корону севера.
рамси - не гротескное пугало из кассовых хорроров, где в главных ролях красивые девочки, вымоченные в бутафорской крови. рамси - это трясущаяся картинка, потому что у оператора бесстыдно руки дрожат от нетерпения; это тяжелая отдышка поверх безлюдных улиц, раздражающая аудиодорожку. это реализм, возведенный в абсолют настолько сильно, что крик и плоть настоящие. серая шумованная картинка дергается, под финальный аккорд идет рябью, шипящими волнами, режет уши до самого мозга. старый проигрыватель выплевывает покоцанную вхс.
рамси выкрал чужую жизнь и поверх нее, нормальной, записал галимый снафф. искренний, обезображенный.
робб не лез в больничные карточки теона, с врачами словом не обмолвился, не собирал сплетни по очевидцам. он слушал только самого грейджоя, и это было хуже. трогая руками искореженное нутро, пытаться найти в рассредоточенном пустом взгляде хоть тень того, кого ты когда-то, еще совсем недавно, наивно любил как родного брата.
мама говорила теону не доверять, мама говорила много того, что ты не стал слушать.
у робба плотно сжатые челюсти. ни единого лишнего движения, он натянутым воспаленным нервом замирает словно готовится к прыжку, ждет удачного момента, чтобы дернуться вперед, перевернуть стол, разбить чужое лицо об свою коленку. робб надеется, что рамси это читает. понимает по языку тела или хотя бы по взгляду, железному тону голоса.
что рамси видит эту границу, чувствует разницу.
плотоядные делятся на хищников (робб инстинктивно, едва заметно, но задирает подбородок, когда начинает говорить)
и падальщиков (рамси улыбается некрасиво, карикатурно, гротескно).
- но того болтона больше нет.
- ты с кем, блять, разговариваешь?
человек перед ним никогда не будет здоров. никогда не станет человеком вовсе. если того болтона больше нет, значит перед роббом существо в сотню раз хуже. познавшее голод и заключение, видевшее кару и последствия. теперь ты будешь умнее. эволюция или что-то типа того. адаптируешься. отрастишь себе хитиновые крылья, научишься видеть в темноте. волки ничего тебе не сделают, полезай в свою нору.
взгляд у рамси, которым он робба насквозь читает, нездоровый. слова - пустой звук, старк не понимает, зачем тот вообще нечто подобное говорит, никто ведь тебе не поверит. попытка убедить жалкая. если рамси все это несет, чтобы робба сильнее драконить, тогда да, тогда молодец.
- в качестве извинений вернись в больничку, будь так любезен, - он в несвойственной себе манере язвит совсем откровенно, как будто болтон своим взглядом давит из честного правильного робба старка те крохи яда, которых у него никогда и не было. была сила, была сталь, но фундамент дрожит, утопая в болоте, и дом, родной дом, уходит в топь.
робб раненный тоже; не изуродованный как теон и не больной с рождения как рамси, но стрелы в грудь словил добросовестно.
болтон делает это слишком часто - зовет робба по имени. словно так и должно быть.
(я мог бы порекомендовать телефон хорошего ветеринара. усыпляет таких же бешеных собак, как ты.)
нельзя вылечиться, если первобытное зло - это твоя сущность. это не простуда и даже не шизофрения, это то, кем ты являешься на самом деле. у робба в голове не укладывается, как никто из медсестер и врачей в больнице не убил рамси тихонечко через волшебную капельницу, списав потом это дело на роковую ошибку или несчастный случай. вестерос - театрализованный ад на земле, но к болтону все такие участливые, добрые, профессиональные.
теону будет тоскливо, если ты умрешь.
теону станет проще, если умру я.
(последним лучом благородного света закатится за горизонт солнце робба старка, и тьма, бесконечная тьма не даст найти тебе выход отсюда.)
- никому нахер не нужен ты и твой ущерб.
схема простая до одури, укладывается в голове черным по белому без единой доли погрешности.
- не прикасайся к нему. не разговаривай, не трогай, не лезь. исчезни сам.
я справлюсь со всем.
в детстве на трассе вдоль винтерфелла они находили много сбитых животных. добивали, если совсем смертельно, и выхаживали, если был смысл. относили к врачам, поили с ложки. дома сейчас тоже самое: робб прижимает к груди щенка с переломанными лапами, разбитое грязное чудище, и под курткой у него сырой снег вперемешку с кровью, мокрый нос тычется пацану туда, где волнуется сердце.
с той лишь разницей, что этот щенок предал своих хозяев.
эта безмозглая псина все еще рвется под колеса, что ее перемололи.
робб боится, что приведет теона в норму, чтобы тот в полном сознании принимал и понимал причину, по которой его убьют снова.
все постепенно будет становиться лучше, робб уверен, просто рамси из этого восстановительного процесса нужно вырезать с корнем, потому что там, под землей, они растут, расползаются. на поверхности только полудохлый сорняк, но у старков нюх и знание: все, что действительно может его убить, никогда не видело света.
на столе тарелки с отвратительной жижей, официантка осмеливается кинуть взгляд только на рамси.
- и не произноси имя моей матери.
ты не достоин даже дышать с ней одним воздухом.
в отрыве от эмоций робб собой не будет, а благоразумность давно покинула это место.
благоразумнее было бы передавить тебе шею прямо сейчас, но слишком палевно. ты же не дурак.