сейчас уже лучше, но ренцо все еще чувствует эти холодные мерзкие, словно руками мертвеца, прикосновения чистейшего ужаса к органам внутри, заставляющие их сжиматься, ползти до горла и застревать комком, который не дает ему вздохнуть. ренцо весь про крайности. он видел это у своих парней и на чужих выступлениях десятки раз: до концерта все взволнованы и нервны, после — бесконечно счастливы и свободны. ренцо перед выходом на сцену не трясется, не боится облажаться и не закидывается таблетками, он не может сидеть на месте, и предвкушение восторга сжигает в нем маленькую водородную бомбу, от света и беспощадности которой не скрыться.

после довольные улыбки вокруг ренцо читает как какую-то издевку над своими дрожащими руками, над застывшем в тревоге сердцем, над дюжиной голосов в голове, заставляющих его, бесстрашного, трещать по швам от прицельно бьющей по обнаженному сознанию панике. сразу после скидывания с себя гитары ренцо не лезет обниматься и орать на все голоса, он пытается добыть свое заслуженное уединение хотя бы на пару минут, щелкает зажигалкой прямо в коридоре, слыша рев ждущей третьего анкора толпы. его не будет. мэтт силком утаскивает в гримерку за собой едва стоящего на ногах, но все равно до нелепости счастливо улыбающегося криса, и где-то там йен, должно быть, купается в овациях всех тех, кто был за кулисами, друзей, стаффа, случайных людей. магии хочет коснуться каждый.

ренцо умывается холодной водой, в туалете каким-то чудом никого нет. сегодня он приходит в норму в три раза быстрее обычного. сердечный ритм успокаивается не через полчаса, когда казерта успевает уже опрокинуть внутрь себя пару-тройку бокалов, а всего лишь с одной сигареты. его майка мокрая насквозь, ренцо почти физически чувствует, как жар его кожи борется с ледяным ужасом, расползающемся по нервным узлам, как склизкие мокрые змеи. сегодня они проиграли. отражение в зеркале не позволяет ему самому себе врать. сегодня была другая война, и ты весь со своей паникой, кожей, сердцем и мозгом проиграл окончательно.

йен выиграл одним выстрелом.

он не целовал, он бил в спину. решительно, смело, но подло; ренцо чувствует себя раненым, и так не должно быть. на глазах у сотен людей, под крики восторженной толпы, из-за которых он перестал слышать и музыку, и собственный внутренний голос, который теперь кричал о том, что все это херня полная, и не имеет никакого смысла, к чему угодно в йене была страсть, но не по твою душу, придурок. ренцо помнит, какую разрушительную волну на прошлом концерте создал безобидный чмок в щеку; он почти корил себя за то, что встал так близко, своего микрофона что ли мало, и эта проклятая песня звучала как реквием. глаза у йена светились, пока голос заколдовывал, и не было шанса сбежать, оттолкнуть и пытаться что-то исправить.

если бы ему позволили пережить сегодняшний день заново, ренцо бы ничего не изменил. пальцы по струнам — на автомате, он даже не сбился, все делал правильно, из того капкана, что йен разложил и захлопнул, ренцо вылез с наименьшими потерями. по крайней мере, без видимых. разорванный след зарыт глубоко, его нужно прятать, но он знает, кто вытащит все наружу. ему не по себе от представлений о том, как прямо сейчас взрываются соц сети и что его ждет в реплаях.

когда он возвращается в гримерку, она все еще ходит ходуном и разрывается от голосов, половину из которых ренцо даже не узнает. он спокоен, он в норме, с кем-то здоровается и даже обнимается, но целенаправленно идет к своим вещам, чтобы, наконец-то, переодеться. хелена говорит, что им разрешили афтепатить прямо здесь же, только сцену сначала разберут. ренцо этим слегка расстроен: если бы пришлось куда-то ехать, то он мог бы потеряться по пути совсем случайно. настроения веселиться не было, но это чем-то вроде долга. ну, и плюс собственная потребность нахерачиваться, чтобы выгнать все дерьмо из головы. сегодня его было больше, чем положено, и оно имело адресата. если кто-то и заметил, что казерта ведет себя странно, то додумался ничего по этому поводу не говорить. это не прописано в контракте, но это где-то в их пацанском кодексе высечено. если, например, подозрительно выглядел или нуждался в помощи крис, то было необходимо бросить все и не оставлять его в одиночестве. если внезапно не идиотом выглядел ренцо, то следовало не лезть не в свое собачье дело до тех, пока не понадобится звонить в 911.

взгляд на йена устремляется только после первого допитого пластмассового стакана вискаря, который частично уже впечатался ренцо в состав крови. они только что отыграли концерт, зачем заново включать их музыку? замкнутый круг. ренцо лениво болтает с какой-то девушкой, подругой местного босса, когда пробегающий мимо мэтт кладет тяжелую ладонь ему на плечо и шепчет на ухо: «не лезь в твиттер».
ренцо косится ему вслед, нахера быку красную тряпку кидать? он знает, что там, но все равно лезет в телефон, скроллит бесконечные комментарии и даже прогоняет по тэгу. весь сраный интернет в их фотках с концерта, ажиотаж сравни тому, который они ловят при выходе новых релизов. может, к черту музыку, достаточно просто сосаться? ренцо теряет счет стаканам и немножко самого себя, потому что не может даже злиться.

он бы все оставил как есть.
он бы, если честно, повторил.

ренцо никогда никому не позволял такого отношения к себе: косых взглядов, подъебов, а теперь планомерного точечного издевательства. все, что йен делает, колото-режущая насмешка; мы не будем предъявлять вам обвинений, мы уже вынесли вам приговор. все это какая-то тягучая мягкая, словно патока, пытка. у йена прикосновения будто случайно брошенные, такие все из себя естественные, но ренцо знает: он цель, по нему бьют.
без жалости, без пощады. он даже не пытался разобраться, чего от него добиваются. утопая в болоте, нет времени считать, как давно оно здесь разлито и гниет. нужно просто выбираться, если хочешь остаться в живых. ренцо жить очень хочется. чуть меньше, чем ему хочется йена, такого к нему бесстыдно тянущемуся, дуло в виску прикладывающему. спасение — это скинуть его с себя, а лучше с дивана, разозлиться, напугать, поставить на место.

ренцо прокручивает этот план у себя в голове, но нихера не делает. замирает змеей, выжидает, терпит. болото затягивает медленно, йен тоже движется неспешно. полная противоположность тому безумию, вспыхнувшему, мимолетному, что он представлял собой на сцене. настолько яркий, что ослепленным был даже ренцо. он смакует послевкусие до сих пор, но от искренности, что пылала под звуки их трека, не осталось и следа. теперь какой-то блеф перед глазами, игра, правил которой ренцо не знает. все приходится делать наощупь; йен его трогает, и это своего рода сойдет за подсказки.

трогает, тянет на себя, хватает за цепочку — за цепь, как собаку за собой тащит. ренцо хочется выглядеть со стороны хотя бы строго, но на деле получается всего лишь сосредоточенно и пытливо. металл впечатывает в кожу почти неприятно, и дыхание йена в близости собственного лица звучит как предупредительный выстрел. опасность, но вместо сирены гитарное соло. ренцо сам его придумал и сыграл, ренцо сам себя под ним похоронит. йен не хозяин, он вор: эта цепь не его, этот пес ему тоже не принадлежит. видимо, хочешь обратного?

и целует теперь иначе — так, будто в этом есть тысяча смыслов, ни один из которых казерте не понять. для него все — издевка, а сам он кретин, потому что ведется и перестает дышать, и позволяет все это делать. он знал, что будет под пару финальных аккордов, но вместо того, что бежать, нетерпеливо ждал. принял удар с гордостью и достоинством, даже не дрогнул, будто так и задумано было. губы йена, наконец-то, чувствуются, а не просто бьют наотмашь, но ренцо не успевает войти во вкус. мгновение — и в глазах напротив нет стыда, есть только любопытство. ренцо удивляется искренне своему самообладанию. быть может, пульс там бесится, но мышцы на лице контролируются. йен знает, что истина и лава глубоко внутри.

— что ты делаешь? — тихо и вкрадчиво, еще немного и будет насмешливо, ренцо снисходительно говорит так, словно что-то особое знает, и слегка улыбается, — здесь нет фанаток. никто не оценит.
защитная реакция тоже лезет откуда-то из самомнения. ренцо хочется мстить и не хочется быть дураком. слабая мысль о том, что это не может быть просто дебильной игрой на публику, убивается нерожденной. ренцо не позволяет ей даже коснуться себя, он хватается крепко за доказательства того, что йен просто желает ему, как минимум, смерти. это логичнее и обоснованнее, у них тут теперь что-то типа войны, и кто-то должен проиграть.
ренцо готов сдаваться на самом деле.

— здесь вообще хоть кто-нибудь знает английский? — вопрос из уст йена звучит почти философски.

весь этот вечер безмерно располагает к философским рассуждениям хотя бы потому, что вместо привычного пива, виски или водки у них в руках бокалы с вином (красное полусладкое). сквозь солнцезащитные очки ренцо лениво созерцает закат над беспечным в этом время года тирренским морем и, видят боги, он снимает их только заходя в помещение. они сидят в кофейне в двух кварталах от дома. если прямо сейчас в прибрежные воды упадет метеорит, ренцо не двинется с места.
слишком пригрелся.
— я, — выдыхает он поверх бокала, — и переводчики.

для туристов сейчас не сезон, но неаполь всегда дышит жизнью. днем или ночью, зимой или летом — этот город идеален, дружелюбен и интересен. за две недели крис набирает без малого пять килограмм, мэтт — простывает, купаясь по пьяни в холодной воде, а ренцо почти хватает счастье за хвост.

— в риме, — тащит с тарелки свеженькое бискотти и медленно жует, — английский знают в риме.

решение поехать сюда было принято за ноль целых пять десятых секунды, но о нем не пожалел никто. даже мэтт, на которого косятся прохожие, если вдруг он заходится в грудном кашле. ренцо осознанно изолировал себя от соцсетей, оставив лишь инстаграм, и то с клятвой самому себе не смотреть чужие сторис, а только постить свои, чтобы тысячи фанатов кричали в директ ааааааа вы в италии??? фытыловтыл все вместе????

технически бабушка жила в своем доме в гордом одиночестве, но количество родственников мары терцони не поддавалось счету. куда бы ренцо ни пошел, слава группы была просто ничтожна по сравнению со славой этой великой женщины, и он в неаполе не был американской звездой. максимум — ее непутевым внуком.

и ренцо целует ее в щеку, поправляя рюкзак на плече, когда не находит слов для прощанья. правда, в ответ получает легкую оплеуху:
— никаких поцелуев! — она не злится, но повторять уже устала, — ренцо, я тысячу раз уже говорила!

меры предосторожности. их транслируют по тв, про них пишут в газетах и говорят на улицах. больше вымысла, как кажется ренцо, чем правды, но ты, будучи итальянским мальчиком, можешь (и будешь) спорить с кем угодно: с системой здравоохранения, с западными сми, с фанатками в твиттере и хоть с папой римским.
но не с родной бабушкой.
особенно если она две недели обхаживала трио обрыганов, по какой-то ошибке именуемых твоими лучшими друзьями. (и не только.)
поэтому ренцо втягивает шею и старается выглядеть виновато. он знает правила, он относится к проблеме серьезно. в конце концов, у него есть работа в грядущий зомби апокалипсис: когда титаник шел ко дну, ему все еще нужны были музыканты.

все вокруг уже неспокойно, когда крис с мэттом садятся в самолет до нью-йорка прямиком из неаполя, но торопиться вслед за ними ренцо не хочется совсем. за все время отпуска (каникул) они с йеном были наедине разве что в коридорах, а на подумать времени не было вовсе. казерта предлагает рим, не сомневаясь, что ему не откажут. здесь он невольно расправляет плечи и задирает нос. он ловит краем глаза каждый задержанный на себе взгляд йена, когда рот гитариста открывается и с неимоверной скоростью выпаливает что-то на родном языке. иногда он учит йена отдельным словам, но без фанатизма: не дай бог еще осмелеет, поверит себя и попрется один в город.

ему нравится (эгоистично, но по-рыцарски благородно), что парни от него тут зависят, и каждый долбанный цветок в дворовой клумбе ощущается ренцо, как его собственность. быть может, для большого мира итальянцы за один уикенд успели стать кретинами, забив хер на одного зараженного, что увеличил размах эпидемии за считанные дни в огромное количество раз, но ренцо гордится своей кровью.
она сладкая и горячая. это мои кретины.

улицы столицы полупусты. это добавляет романтики, если ты не паникер, а ренцо относится к их числу. происходящее не вызывает у него никакого интереса. мэтт спамит в общий чат мемами и новостями, смеется в голосовых, мол, ахаха вас не выпустят, никакой америки вам, дружочки.
ренцо смотрит на пьяцца навона впервые вживую и думает, что в принципе согласен не возвращаться. нью-йорк никогда не вызывал у него столько эмоций, даже если заставлял проливать кровь, пот и слезы. риму достаточно просто стоять на земле, чтобы воздух в легких замирал и дыхание стопорилось.

и это совсем не потому, что ренцо плохо себя чувствует. он видел болеющих издалека, но копы его пугают по сей день больше. когда они с йеном пытаются уехать обратно, раз уж аэропорты закрыты, то патрульные говорят им, что сообщение между городами закрыто.
сидите дома.
выход по медицинским показаниях или штраф.
ва бэнэ?

— да блять, вы что, прикалываетесь? — ренцо психует, достает сигареты. сейчас как никогда тяжело смириться с тем, что планы идут по пизде по графику экспоненты, но тот рациональный кусок себя, что позволил ему выбиться в люди и ни разу не попасть за решетку, упрямо нашептывает ему (на английском, язык врагов), что если ему рано или поздно понадобится вернуться в штаты, то пришло время благопорядочности и послушания.

йен интересуется, когда они смогут вернуться домой.
ренцо пожимает плечами и хмыкает:
— ну вообще-то я дома.

гитара пыльная, повидавшая жизнь, провалявшаяся без присмотра в углу, наверное, последние лет пять. тащить стулья с кухни лень, поэтому он приземляется прямо здесь на пол, обнимаясь с инструментом, тут же принимается его настраивать на слух, немного отвыкший от гитарных струн. ренцо привык к тысячам взглядов, что устремлены на него из зала, научился ими наслаждаться и им не поддаваться, но тут на него смотрят любопытные незнакомцы, которые не платили за билет и для которых он совершенно никто вместе со своей музыкой, и не облажаться от этого хочется только лишь сильнее. у него единственный шанс на первое впечатление, и он еще долго упрямо крутит колки, прежде чем по-нормальному взять аккорд.

ему хочется, чтобы йен помог, потому что к распределению ответственности быстро привыкаешь. все делать как команда гораздо проще, даже если самолюбие слегка недовольно кряхтит. нет, ренцо никогда не нравилось и не хотелось быть на сцене одному, но сейчас все это выглядит как им персонально начатая война, которую он должен пройти в одиночку. и в нем нет стеснения, ренцо знает, что делает, ведь все это было сыграно и спето им тысячу раз, но все равно сперва осторожничает, приглядывается к грифу.

но с йеном петь проще. точнее ренцо быстро забивает на попытки в гармонию и почти замолкает, оставляя его голос в одиночестве под знакомую песню. голос у йена сильнее, насыщенней, ярче, и ренцо сколько бы раз его ни слышал, каждый раз как будто под гипнозом. мелодий из-под гитары случайная публика, конечно, не узнает, но молча слушает, и, когда ренцо осмеливается оторвать взгляд от струн и поднять голову, то остается доволен увиденным. тем, что они делают, незнакомцы как минимум заинтересованы.
черт возьми, мы им нравимся.
ренцо встречается с йеном взглядом, и что-то лопается, взрывается, как сгоревшая лапочка.

он не обрывает игру, но плавно меняет одну мелодию на другую в ряд переборов на чистой импровизации, чтобы начать играть ее — ту самую, что пришла ему в голову при взгляде на йена. тот начинает петь не сразу, и ренцо боится, что брошенный им вызов не примут. тот проклятый трек, под который они целовались, до сих отзывается языками пламени в грудной клетке.
теперь это что-то вроде их песни.
и десятки пар внимательных глаз перестают существовать, они как будто в опустевшем центре мира, как и положено, одни.

причиняют друг другу музыку.

ренцо думает о том, что, если они не разорятся здесь на карантине за его время, то он выкупит эту гитару у сердобольного соседа и увезет с собой домой, в нью-йорк, который уже и не звучит, как дом. просто точка на карте, в которой все совершенно будет иначе. город, в котором он не позволит себе смотреть йену в глаза так прямо, открыто и жадно. ренцо уверен на все сто, дай кому-нибудь из соседей бинокль и кто-нибудь обязательно разглядит в его горящих глазах все то, что заставляет его перебирать струны и наслаждаться каждым словом, что срывается с губ напротив.
главное, чтобы йен того же не увидел, но ренцо думает, что стопудово уже облажался. контроля над собой никакого.

но катастрофы не случается. когда ренцо доигрывает, то после секундной паузы просто принимается за другую, и йен ему помогает, подхватывая с полуноты. его голос эхом об бетонные стены в маленьком квадратном дворике. ренцо щурит глаза в ответ на падающее солнце, а под конец до него доходит, что их собственные песни абсолютно никому не знакомы и еще секунда, и этот концерт окружающим совсем надоест, поэтому он, когда стихают довольные аплодисменты, громко говорит всем и сразу:
— это были наши песни, но я могу сыграть что-то, что вы хотите. есть идеи?

они горланят на балконах до тех пор, пока совсем не стемнеет, и ренцо немного даже устает, но эта усталость разливается по затекшим мышцам и гудящей голове почти приятно. ни одного недовольства по поводу того, чтобы люди заткнулись, ренцо действительно удивляет. соседи повытаскивали стулья и столы на балконы, кто-то умудрялся даже танцевать. йен подхватывал песни на английском, которых было не мало, потому что, например, одной парочке срочно надо было изображать из края балкона палубу корабля и играть в блядский титаник, а май харт вилл го он сыграть стало необходимостью. но большую часть времени пустую улицу сотрясал нестройный ряд самых разных голосов, среди которых плевать было кто фальшивит.

они с йеном по-позерски кланяются, когда собираются уходить (долгий путь с балкона обратно в комнату). ренцо разрешают оставить на гитару, и он обнимается с ней еще крепче, чем в первый раз, когда чуть не спотыкается об порог, заваливаясь обратно в кухню.
— что это вообще было, — смеется он про ситуацию в целом.

ренцо за ночь жалеет о том, что вообще все это начал, примерно две тысячи раз. мозг — его рациональный неглупый мозг — понимает все причины и следствия, поддакивая мэтту в том, что принятое решение единственно верное, без него они не могут двигаться дальше и существовать как музыканты. у ренцо маленький комплекс бога, который знает лучше и может справиться со всем, и эту установку, фатальную, приходится выдергивать из него клещами, и этот процесс причиняет боль совсем не метафорически.

йен как дифференциальная алгебра: очень сложный, непонятный, и ренцо планировал, что справится в этой жизни без него. но теперь йен пробует на своем языке чужие слова в витиеватых рифмах и падает мимо нот так оскорбительно редко, что казерта почти бросает попытки подловить его на фальши. на один минус в нем приходится десяток плюсов; когда они напиваются с мэттом буквально за пару часов и начинают разговоры за жизнь, которая теперь вертится только вокруг группы, то приходят к выводу, что йен — это именно то, что им нужно. его голос, энергия и даже внешний вид. ренцо сплевывает теплую мерзкую колу в бокал и клянется, что вздернется, если новоиспеченный вокалист вырастет еще хотя бы на один сантиметр.

но признавать все объективные таланты и способности — это одно, а простая человеческая симпатия — совсем другое, поэтому ренцо доливает в выплюнутую колу себе дешевого виски и говорит, что ему с йеном найти общий язык будет не просто. в конце концов, они вдвоем будут на передовой в этой войне с публикой, лейблами и непостоянным, как обдолбанная школьница, музыкальным рынком, а тут хоть бы друг друга за неделю не переубивать. ренцо понимает: дело в его собственной бесноватой гордыне, но он не знает, что с ней делать. на алкоголь она точно не реагирует, поэтому ренцо полученную в стакане жижу опрокидывает в себя с легким отчаянием.

отчаяние большое и серьезное наступает утром, когда он с титаническим усилием отрывает голову от дивана, в размазанных очертаниях стен узнавая облюбованный прошлой ночью ими бар. администратор чистилища является старым другом мэтта, поэтому ренцо и ко не первый раз устраивали тут какой-то движ. на первом этаже нормальный бар и площадка для танцующих наркоманов, но вот нижний, полуподвальный, почти как лаунж: низкие потолки, небольшая сцена, разбросанные вдоль стен диваны без единого столика и небольшая барная стойка, один взгляд на которую вызывал у ренцо тошноту. но блевать было нельзя, нетнетнет, иначе его заставят убирать. отсутствие рядом мэтта, с которым они, напиваясь, превращались в сиамских близнецов, радовало и напрягало одновременно: возможно, другу не так плохо, и это хорошо, но скорее всего эта мразь не заслужила отсутствия страданий.

ренцо не торопится вставать: рядом тихо, его никто не торопит. он сонно залипает в телефон, понимая, что его голову избавит от боли только неумолимое течение времени. желудок крутит, но уже от голода, а не от желания блевать, и это заставляет ренцо все-таки подняться. он рад, что не видит нигде свое отражение: одного взгляда на залитую чем-то красным майку ему хватает, чтобы понять. он нюхает пятно на ткани в надежде, что это кетчуп или хотя бы просто томатный сок, но оно бесстыдно отдает спиртом, а ренцо не помнит, чтобы видел ночью водку.

за баром еды, конечно же, нихера нет. казерта давится недорезанным лаймом, пролежавшим всю ночь на разделочной доске, и старается не смотреть на тут и там расставленные бутылки.

они делают это, потому что это их последний шанс. сейчас все пока что не так серьезно и время свободное есть, и силы. ренцо почему-то уверяет себя, что скоро начнется та часть его жизни, где надо будет меньше времени тратить на всякую херню. у них будут другие заботы. он словно пытается надышаться этой свободой, напиться ею, но один косой взгляд на раковину, заваленную шотами, и нет, они просто ничего не представляющие из себя ебланы.

умывшись, ренцо, наконец-то, видит, что весь свой утренний променад совершал не в гордом одиночестве. на одном из диванов спящее тело, но звуки возни с другого конца зала мало его заботят и уж точно не будят. сперва ренцо даже кажется, что это все-таки мэтт, но нет, эту чудесно выглядящую скотину он находит наверху по пути в туалет. у барабанщика чертовски хорошее настроение, и ренцо автоматически хочется дать ему в щи, но рассказ о том, что тот послал кого-то из своих друзей в мак за едой, слегка сбавляет агрессию.

они тусуются наверху с полчаса, понемногу приходя в себя и игнорируя вопрос о том, где йен. игнорируя вообще все насущные вопросы, потому что если ренцо не изменяет память, то весь кутеж ночью был после здесь же организованного прослушивания какого-то пацана, откликнувшегося на поиск басиста. парня пришлось гнать нахер, потому что малолетка с тремя аккордами — это не то, что им было нужно. вообще, обычный призыв в стиле ало мы ищем бас-гитариста не работал от слова совсем. у ренцо в заметках уже лежал список телефонов, по которым нужно было позвонить, чтобы поспрашивать о погнанных откуда-то, но более-менее нормальных пацанах, потому что воля случая тоже не подбрасывала решения проблем, как то было с йеном. ренцо, по правде говоря, давно перестал верить в чудо.

мэтт протягивает ему отжатую где-то толстовку:
— так, ладно, пойдем отсюда.
— секунду, — ренцо поднимается на ноги и пристально осматривает помещение, — у меня же гитара была.

паника не подкрадывается внезапно, она обрушивается лавиной на голову. ренцо уверен, что весь вчерашний вечер он просидел с ней и даже что-то играл со сцены, чтобы разрядить обстановку после тотально провальной встречи с кандидатом, который оказался долбоебом.
точно, сцена.
ренцо по лестнице вниз сбегает так быстро, как только может, и едва не пашет носом в паркет, отчего организм напоминает ему о том, что перспектива блевануть все еще в силе.