нико четырежды моет руки: он трогал труп своей матери.

эмоциональной реакции практически нет — защитный механизм сознания. позволяет созерцать реальность как свершившийся факт, очередная конечная формула с единственным верным решением. мозг потребляет информацию, но не анализирует ее, укладывает, утрамбовывает. нико сперва не делает никаких выводов и действует как робот: проверят пульс, звонит в скорую. его лицо такое же, как если бы он выносил мусор или гладил брюки.

моет руки.

скорее всего все будет в порядке. у нико за спиной девятнадцать лет жизни, за которые он выяснил, что не способен испытывать глубокие чувства. у него вспышки на солнце — злоба, ревность, страсть, паника сменяют друг друга за пару минут. вялотекущей любви в венах нет, бесконечной тоски по прошлому — тем более. схема без постоянного тока, одни лишь короткие замыкания.
но провода натянуты, значит связи есть.
у нико сердце не разбито вроде — было бы что бить.

она всегда была рядом, но толку от этого не было никакого совершенно. такая слабая, тихая, что походила на белый шум, звучащий на фоне в качестве неосознанного успокоения. смысла нет, но ощущение присутствия, которое не позволяло нику осознать, что в тишине ютится одиночество.
нет, ты не одинок; кто угодно, но только не ты.

мама всегда рядом: делает что-то невзрачное, несет ерунду. нико жадный, у щенка хороший аппетит и плохое понимание человеческих команд. если голос недостаточно властный, то приказов не выполнит. если в кормящей руке недостаточно будет ласки — оскалит зубы.
поводок тянется и рвется.
(подставляешь морду под другие руки.)

нико вытряхивает из привычной системы координат омерзительно рыдающая на всю лестничную клетку соседка. он вообще не разбирает, что она несет сквозь горестный вой, но знает точно: там нет утешений по его душу. его здесь мало кто любит. он закрывает дверь за собой в пустую квартиру: в этих стенах его тоже так себе любили.
по его собственному мнению, конечно.
всегда было мало, всегда было плохо.
н е д о с т а т о ч н о.
(теперь и вовсе не будут.)

ключ к пониманию прячется в тишине меж четырех стен. нико проводит там свои привычные сутки, пока мозг сваливает в кучу всякие выводы. например, о том, что у него резко не будет денег теперь. не временно, а навсегда, и с этим нужно что-то делать. или о том, что, кроме него самого, сраными похоронами заниматься некому.

нико закрывает кран в ванной, поднимает глаза на отражение в зеркале. там ни единой параллели с трупом, который вообще где? он не слушал, что ему говорили. под светом тусклой лампы глаза кажутся совсем темными.

тремор в руках появляется позднее. мозг оттаивает, и сквозь снег прорастают цветы — паника. все сыпется, и раскалывается даже тишина, сквозь нее лишь собственный скулеж. совсем не горечь, нет, отчаяние. можно вечно плыть по течению, но в талой воде теперь капли крови. нико знает: пока что чужой, но если дальше так будет, то его собственной.

он не справится. никогда не справлялся. решения поспешные и слишком эмоциональные; нико оглядывает комнату матери, и ему хочется спалить здесь все дотла. вычеркнуть, будто ее никогда не было. будто он один был всегда, хотя правда в абсолютно полярном.
нико никогда не был один, и что с собой делать он не знает.
инструкции нет, добрых советов тоже, потому что ты не слушаешь и не заслужил.

попытка искать ответы в агонии собственных мыслей снова не увенчается успехом. теперь нико кажется, что происходящее — это лишь повод, чтобы вернуться. он думает только об этом, когда не может перестать курить, во рту становится так отвратительно горько. закрывая за собой дверь, молится, чтобы никогда больше туда не вернуться. в эту квартиру, где день назад нико трогал труп своей матери.

не молится, конечно.
так, балуется.

просит, давай господь, ну один раз.

количество людей, не обманывающихся насчет ника, строго ограничено. на всех кругах ада свои посетители, вход платный, руками, кстати, тоже можно трогать. мать, как строитель большинства этажей, видела многое, но нико знает, куда ему нужно идти и где лежит карта с воронкой.

(вряд ли он ее отдал.
святой отец сам по памяти рисовал.)

смерть — хороший повод. катализатор всего самого важного. нико бы волновался, то сил уже не осталось. тишина и собственная голова извели его почти что физически. такие дороги не забываются, в конце таких дорог всегда находится тупик.
у него, правда, не было другого выбора.
голод заставит кусаться, но страх — прижимать морду к земле.
нико хотелось бы сейчас выглядеть иначе, хотя бы вернуть фирменный блеск в глазах.

звонки в дверь ни к чему не приводят, но полтора часа просидеть на крыльце не кажется нику проблемой. нужно разве что отойти за сигаретами и иногда разминать вытянутые на ступеньках ноги, а дальше время медленно будет укладываться петлями на шее.

— я не знаю, что мне делать, — даже не поднимая на клиффа глаз, и ему не нужно говорить громко, чтобы быть услышанным.

кипит и клокочет: раньше надо было жалеть.
раньше задаваться вопросами, что он чувствует и что думает, потому что ответы на них были важны, когда тринадцатилетний мальчик душу продавал за пустые слова, бывшие на вес золота. за сущие копейки, казавшиеся тогда единственной надеждой на спасение. тогда он нуждался во всякой любви, даже к жалости был готов, но в том, чем кормили, любви не было ни капли. теперь задавайся вопросом, почему он не понимает, как она функционирует, потому что нико в данный момент времени жалко разве что только себя. потому что теперь ему продолжать жить эту жизнь, словно по чаще леса в темноте плутать. рано или поздно, но звери найдут и убьют — чужие или свои собственные, неважно. нико всегда был магнитом на ту часть души, что большинство под страхом смерти боялись выпускать на волю.

а ты не боялся.

кухня помнится еще более-менее чем-то приятным. место разговоров, а не преступлений. нико, смотря за святым отцом, пытается понять, подводит ли его собственная память или тот и всегда был таким дерганным. беспокойство на этом лице смотрится как-то криво, хотя, быть может, потому что сейчас естественно. своим что глазам, что чувствам по отношению к клиффу нико пообещал себе больше не верить. все его восприятие настолько изломанное, преломленное тысячу раз, как луч сквозь груду стеклянных осколков, что правды там нет.
(и никогда не было.)
(но об этом думать надо было раньше.)

думать нико не хочется и сейчас.
хочется инструкции, которая расскажет, как найти выход. желательно, в этот раз не написанную кровью.

святой отец говорит, что ему жаль, и нико усмехается без стеснения. верит, если честно, потому что матушка со святым отцом тоже была знакома, не так близко, конечно, но и в церковь ходила, и беседы вела. это ведь все из-за нее началось, сама сына с обрыва скинула.
нико плюхается на стул.
— можешь, — наслаждается чужой растерянностью, — похоронишь ее.

(будешь читать какую-то херню над могилой и думать обо мне.)
от одной лишь мысли об этом у него в привычный ритм уходит задобренное сердце. то, о чем он должен думать на самом деле, сведет его с ума за считанные мгновения. черт его знает, понимает ли клифф это. видит ли, как беспощадно работает этот адский механизм замещения, который вычеркивает из картин у нико перед глазами черный цвет и меняет их на красный. стойкости справиться с реальностью у него никогда не было и неоткуда теперь взяться. он уже сдался, раз сидит здесь, смотрит на клиффа как в первый раз, потому что не узнает. в памяти он другой — диаметрально противоположный.
(ты хотел его видеть таким, ты искал виноватых.)

нашел, потому что адрес не изменился.

— мне нормально, — если не плакал, значит можно считать за правду, — не переживай.

раньше надо было. сломанные кости срослись криво, а ты заново ломать не посмеешь. кости теперь крепкие. дрожь в руках давно прошла, остатки самообладания выкарабкиваются из ямы, хватаясь за мысли о том, хочешь ли ты до меня дотронуться. ударишь ли, если узнаешь, наконец, что вот она, перед тобой, причина всех твоих бед. и рухнешь ли ты на колени, осознав, что сам — единственная причина всех моих.

держат дистанцию, как деловые партнеры, их актив — грязные тайны.
та комната за стенкой.
из видимой расслабленности нико выбивает передергиванием, когда он вспоминает слишком резко, словно пропуская удар поддых. тут же пытается скрыть внезапную слабость за словами:
— мне не то чтобы похеру, но больше волнует то, что я не знаю, что мне, блять, со всем этим делать, — но нервозность отражается и в этом, — знаешь, что самое тупое во всем том? что лечился иса, хотя по факту лечиться нужно было нам с тобой.

нико не думает ни капли, прежде чем это сказать; его ударяет болезненно, и он просто говорит то, что приходит в голову совсем не гениальным озарением, а нервным спазмом. он вообще не планировал все это дерьмо со дна колодца поднимать, но оно нестерпимо болит и гниет.
пользуется повисшей паузой.
— похоронят ее, а дальше что.