юрий алексеевич шустов

воронеж • 19 лет • студент мгсу • андрей мартынов

из-под прозрачной воды поднимается алое, словно зарево. солнце ложится на голые плечи намертво, впитывается в кожу, - и так до следующего лета. шум реки, почти грохот, не смолкающий ни на мгновение, должен белым шумом успокаивающе откладываться в голове, но все громче и резче, дальше - помехами. дыхание ровное, даже когда смотрит вниз, где течение уносит кровь так быстро, словно сбегает с места трагедии.

здесь теплые снежные зимы и мягкое солнечное лето, между которыми беспролазная грязь чавкает под ногами. девять этажей бетонных панелей на бульваре победы, все как у людей, раз в месяц надо мыть столовый хрусталь, который юзается раз в год. юра хлопает в ладоши от восторга, когда мать в рамках небольшого обновления квартиры снимает со стены в его спальне ковер. интернет в кабеле, вытащенном за стену, что бьется в окно словно ветка. если выглянуть с балкона ночью, с вероятностью десять процентов увидишь вылезающую с окна первого этажа соседку лет пятнадцати. сначала юра осуждает - ее поступок неправильный; чуть позднее завидует - ему самому в пятнадцать бегать будет не к кому.

тяжелая ладонь трепет кудрявые волосы: умный, мол, талантливый мальчик. как будто у него был выбор под этим прессом, катком, тисками быть кем-то иным. мать заставила прогнуться даже само время - надломила его и осталась жить в несуществующей стране, игнорируя реальность за окном. юра потом будет винить ее во всех своих бедах, боготворя стирающийся день ото дня образ призрака, оставшийся от отца. наверное, он жив; наверное, ему не так уж и похер.

голос спокойный, смех сдавленный. сидеть на месте трудно - в нервном напряжении пяткой отбивает неровный ритм и получает резкое «не мешай». крайний ряд у шкафов, третья парта, второй вариант: можно рассматривать корешки старых учебников, цветные портреты давно убиенных и, если очень повезет, движение рыбки по тесному зеленому аквариуму. юра дает списывать и не боится ходить к доске, голова работает отлично, как будто у него есть другой выбор. после школы - художка, после художки - сидит дома. социальная защищенность - заслуга одноклассника, сына маминой подруги. юра за ним, веселым, компанейским, хвостом ходит.

юра за ним - хочет прыгнуть. в искрящуюся на солнце воду, словно глиттер ведрами высыпали прямо в реку. внизу урчит мотор внедорожника, который привез их сюда; где вдалеке синонимом радости плещется черное море, а здесь по горам ползут беспокойные реки. две одиннадцатилетки = лучшие друзья. юра говорит: «ты первый, я боюсь».

сутулая спина и нос к монитору - неоцифрованная попытка сбежать. не надо пытаться делать выражение своего лица нормальным, можно раз - и отключаться сутками. плавно накатывающая лавиной ненависть ко всему - к кистям и углю, к ранним подъемам и незапланированным самостоятельным, к грязи под ногами, к крови перед глазами.
к матери - самая острая, входящая иглами под ногти. внутри клокочет и бесится, заполняется дымом первых сигарет, сияет бледно-голубым на коже от экрана, ломается в пальцах острыми карандашами. юра донашивает: за мамой - комплексы, за другом - неприкосновенность, за кем-то неизвестным - поношенную жизнь. отворачивается от кадров с целующимися парочками - ему неприятно, ест на ночь - ему стыдно, и ссорится со старшими, читает вместо книг патчноуты и мангу, ходит по друзьям, чтобы не растерять социальные связи, любит себя пьяным. люди вокруг непонятные, руководствуются тем, что юре не знакомо, и долго, упрямо кажется, что что-то не так лишь с этим местом. к горлу комом слезы только злые подкатывают, нарывает, догнивает, пульсирует болезненно. то, что от него хотят, не есть он; разрывайся.

в голове не система координат, а минное поле. раздражительный, саркастичный, убирает со своих плеч женские руки, сдает все работы точно в срок, щедрый к незнакомцам, недоверчивый к родным. мозг расслабляется, если очень сильно напиться, и вранье; вранья становится так много, что оно снежным комом катится вниз, похоронит под собой. четыре стены комнаты как карцер, деньги есть, но они ему не нужны. отсутствие интереса к реальности, отсутствие какого-либо настоящего таланта, мечт и целей, вместо них точка света в конце туннеля, когда-то ведь должно стать лучше.

когда мать уезжает на месяц на отдых, юра, оставаясь один, завешивает в квартире все зеркала и не снимает телефонную трубку. бессонница только на кухне - часами смотреть на газовую плиту, не решаясь поднести спичку.

дядя-военный разочарован: воспитали неженку, не может, мол, стукнуть по стулу, не бьется до кровавых соплей за гаражами, за девчонками не бегает. юра смотрит на него сквозь отросшую длинную челку, ощущая в себе способность воткнуть ему в шею испачканный сливочным кремом с торта кухонный нож. тяжело вздыхает и молчит. что-то не так со всеми этими людьми. нельзя быть такими тупыми, жестокими, нерациональными, нельзя ругать в лицо, при этом гладя нежно, нельзя стыдить наедине, расхваливая за глаза, нельзя умолять успокоиться, толкая в спину к обрыву. юра громко хлопает дверьми, много делает назло и повторяет мертвую схему - лезет обниматься, распинаясь в признаниях в ненависти.

бежать некуда. часто вспоминается соседка с первого этажа, хочется за ней, но желательно с восьмого. прикосновения солнца к коже жгутся как клейма, возвращают туда, в безмятежность и ад у разлива реки. последний день, когда он держал себя в руках. потом его - в четыре руки обнимали мать и, кажется, какой-то чел со скорой. когда юре плохо, он неизменно возвращается к отцу. неужели я не был причиной остаться, обиженно, разочаровано.

первые экзамены пролетают легко, в спину часто тычется дуло завистливых взглядов. мать проверяет цифры в табелях, больше ее не интересует ничего. она не умеет обращаться с мужчинами, и сын становится апогеем этой неловкости. одноклассники заебывают разговорами про девушек - долбоебы созрели. юре не нравятся реальные девочки, они не соответствуют тому, что он себе нарисовал, но с этим мириться проще, чем с тем, что он тоже далек от того, что о себе думает. это не очарование, это яд, капающий с пасти змеи. балансировать не получается. хаотичное движение загнанного по клетке.

в шестнадцать скандальная поездка в питер; мать натягивает поводок, просит адреса, пароли и не верит, что у юры могут быть друзья. что он кому-то нужен на время в чужом городе. он рассказывает правду и понимает, что это было в последний раз. сбегает из дома, но обещает вернуться - всегда прощупанное дно, понимаешь. теперь это что-то типа двойной жизни, никто и никогда больше не узнает, что у него взаправду в голове. попытки контроля, попытки бешенство и голод усадить на цепь. но им почему-то дается проще тянуться к чужим неласковым рукам. когда юра их видит, пазл сходится идеально, картинка перед глазами накладывается на реальность, и от этого сильно трясутся ладони. там реки другие, нешумные, несветящиеся, они холодные, вековые, как сталь и хрусталь, смотреть на них хочется, нырять - нет. меф ровняется подорожником, на завтрак будут спаленные наггетсы, спина заболит от мягкого дивана - одного на двоих.

он не знает о том, что ему нужно делать, но мотивация сильнейшая - последний шанс законно съебаться отсюда навечно. мама будет плакаться, предлагать вгу и что угодно в радиусе ста километров, но юра пиздит с три короба про мечту всей жизни и в августе ступает на ярославское шоссе. тяжелая спортивная сумка давит плечо, он, правда, немного тщедушный, но за руку тянет шумная кареглазая девушка, орет на весь двор. они подружатся, спаяются, слишком похожие.

стирание личного пространства как сдирание заживо кожи - до оглушения больно и бьет по нервным окончаниям. домашний мальчик в общаге медленно, но верно едет крышей еще сильнее. урывки сна, синяки под глазами, оверсайз, движение по инерции. с людьми плохо, без них - еще хуже. тет-а-тет с собой все еще главная пытка, залог стабильности - никуда никогда не ходить одному. алая вода закипает, бурлит, поднимается выше. иногда ему нравится показывать свои шрамы, описывать красочно в самый неподходящий момент первому встречному, снимающему юру пьяным с барной стойки. разрывает, тошнит, трясет, то ли смех, то ли слезы, вспоротое, проржавевшее; крепко держится за чей-то локоть - нужна точка опоры. сам он стрелка в сломанном компасе - из стороны в сторону. мечется, тянется к алому зареву.