пытаться сидеть ровно невыносимо трудно: напряжение в мышцах почти реальное, не придуманное от скуки, а вызванное сложными связями в нервной системе, о которых нико не знает ровным счетом ничего. все его воспоминания об уроках элементарной анатомии в рамках курса биологии ограничивались парой шуток с соседнего ряда про половые органы. но сохранять себя в покое невозможно, это факт. ник - пока никто не видит - осмеливается выпрямить спину, свести коленки и уложить на них ладони, так обычно ведут себя дети сюда приходящие (плюс/минус). когда-то давно он тоже пытался, но пустая трата времени, а главенство - хаосу.
теперь нико хватает на восемь вздохов полной грудью. с девятым он горбится, и пятки с мерзким скрежетом по плитке расползаются, чудом не оставляя следов от резиновых подошв. (никаких чудес, это просто навык адаптации. если ты хочешь продолжать, одним из первых правил будет не оставлять следов.)
с десятым - целиком растекается по скамье бесноватой жижей, улыбается собственным мыслям. окружающее пространство слабо его волнует, а собственное ему несоответствие - тем более. по правде говоря, он сливался с толпой, когда того хотел, но большую часть времени, наоборот, стремился выделяться. ты заметил меня?
нико избранный: в церковных стенах он может видеть насквозь. вместо отделки смотрит сразу на зарытых в камне.
в основном, все неизменно упирается в то, что думает о ком-то другом он редко, по принуждению или дойдя до граничной точки. зрение сужено до отражения в зеркале: тогда оно ему еще нравится (подожди несколько лет). эскиз кривой, наспех, но что-то в этом есть.
нико представлял себе эту картину тысячу раз: полицейский участок обязательно центральный, комната для допросов больше походит на больничную палату тем, как бела и как раздражает. напротив строгая женщина-психолог, как будто мужчины не способны сочувствовать или хотя бы не пугать детей давлением. коп рядом как раз из таких, но он симпатичный и хмуро помалкивает. хочет доебаться, но формально перед ним ребенок, цифры выигрывают даже у осознанности в глазах и ширины плеч.
и мягкий вкрадчивый голос будет задавать вопросы, пытаясь успокоить самого спокойного человека в этой комнате, и нико придется прикусывать себе язык во рту, чтобы сбиваться, тормозить на полуслове. бегать глазами по предметам на столе, их мало, они все важные, потому что так себя ведут, испытывая стыд и страх. слов тоже должно быть мало, детали - тонкий лед, на который не нужно лезть. нико будет знать: к нему внимание самое пристальное, он ведь немного другой.
и он обязательно облажается, когда, стараясь так сильно, упустит, как с гордостью, глупой, слепой, будет под конец звучать: "я был его любимчиком".
брр.
все под контролем. вероятность развития подобного сценария заботит нико куда меньше, чем то, в этой истории с грустным концом финальная фраза будет не его репликой. это волнует его по-настоящему, и без долгих сомнений, догадок и мыслей, бьет нико слишком резко, он на мгновение теряет равновесие, позволяет лицу искривиться в непонимающем, недоверчивом гневе.
(без меня бы его у тебя не было.)
(нико злится, потому что понимает, что не может свалить вину в сторону. что он сам себе этот приговор как клеймо ставил долго, старательно.)
иса другой иначе.
ник находит с ним общий язык так же легко, как и со всеми остальными в церкви. наверное, для кого-то очень слепого и недалекого они и вовсе выглядят словно близкие. иногда ему хочется в порыве беспечной радости расцеловать того в румяные от смущения щеки. иногда - вспороть горло столовой вилкой, чтобы хрипел еще два часа, задыхался, тонул, мучался.
(бессмысленную жестокость нико в принципе осуждает, но, вы знаете, подростки зачастую так импульсивны.)
он все про него знает, а тот - ему верит.
для отца клиффорда нико при большом утрировании может сойти за секретаря: все, что он сам не хочет говорить, нико может исе хоть на ухо шептать. поэтому когда он говорит другу, что ему передали сидеть дома, то тому нет причин искать подвоха.
кроме того, что нико лжец.
деньги.
он валяется на скамейке, разглядывая расписной потолок в тысячный за жизнь раз. тут нет никого, слишком поздно, да даже если и заглянуть - нико едва заметный. шаркает ногой по полу, думает, что любой человек, когда-либо переступавший порог этой церкви, продаст свою веру в христа за ту или иную сумму денег. нико верит в рыночные отношения: они реальны, убивают, спасают не хуже бога, но, в отличие от него, осязаемы.
наивность в мыслях о чем-то высоком, практичность - в пустых карманах. нико знает, что он чертовски продешевил. возможно, иса лучше, потому что не задается такими вопросами. возможно, потому что глаза у него голубые. ясные такие, по ним мысли в его голове читаются на раз-два. если бы нико был таким же, не было бы у тебя никакого исы.
он знает, уверен, видел своими глазами: с ним отец клиффорд подбирает слова, старается. боится спугнуть или хочет казаться лучше; вертя весь этот клубок в голове нико лишь злится. света сквозь витражи почти нет. если посмотреть на собственную привилегированность под другим углом, то она вполне сойдет за пренебрежение.
нико чеканит в ответ на присутствие:
- иса не придет.
(если захочет, то иса больше не придет никогда, потому что не сможет, блять, ходить, но ты достаточно сильно его любишь, чтобы наведываться в гости?)
собственный голос звучит слишком громко, то так надо, чтобы не осталось сомнений. нико ждет разочарованного вздоха, святой отец не любит сюрпризы, особенно от тех, кому доверяет больше других. я тоже тебе доверял. у нико дурная голова свисает со скамьи, майка задирается на животе, и кроссовки недостаточно чистые, чтобы забираться туда, где достопочтенные люди сидят своими чистыми задницами.
- сказал, что не может, но, думаю, что напиздел. сойду с ума от скуки, если он соскочит, - смотрит вверх тормашками, но почти доверчиво, - поговорю с ним, не переживай, - и подмигивает.