Наверное, так и сходят с ума. Рассудка лишаются не в одно мгновение, а идут к этому долго и упорно, ежедневно, нет, ежечасно и ежесекундно проматывая в голове одну-единственную мысль, которая во что бы то ни стало отказывается покидать пределы разума. У Вонхо голова буквально трещит по швам, не выдерживая тех чувств вины и невыполненного долга, что бьются о стенки черепной коробки круглыми сутками. Он просыпается и засыпает в жестком больничном кресле, вскакивает по ночам от собственного оглушающего крика, увидев вновь эти нескончаемые реки крови, растекающиеся по бледно-рыжему паркету в его магазине, заползающие в щели и под прилавок, и долго бродит по полупустым помещениям под пристальным взглядом дежурной медсестры. Не выдержав этого мельтешения, девушка наконец-то просит его либо уйти ночевать домой, либо вернуться в палату и, мать его, не показываться оттуда до утреннего осмотра. Вонхо прощает юной леди грубость, списывая все на усталость от неблагодарных клиентов и маленькую зарплату, и до рассвета говорит с ней на отвлеченные темы, стараясь забыть о том, кто ждет его за дверью. Точнее, не ждет. Вонхо даже не уверен, знает ли Кихён о том, что он здесь, рядом, слышит ли изгоняющий его преисполненные горечи монологи по ночам, чувствует ли запах дешевого кофе из автомата, которым воин питается неделю кряду, и догадывается ли о том, что о его скорейшем пробуждении молятся часами напролет, пока колени не онемеют от больничного холода.
Вонхо сжимает чужую миниатюрную ручку в своих ладонях, будто стараясь обогреть ледяную кожу, гладит пальцы и буквально благодарит Господа, что эти твари не тронули самое дорогое. Случись что с руками, Кихён, наверное, самостоятельно бы свел счеты с жизнью без лишних раздумий. Этой любви пианистов к своему, можно сказать, профессиональному инструменту парень не понимал, но уважал и принимал ее. У каждого свои ценности, и если изгоняющий дорожит исключительно своими пальцами, то Вонхо дорожит им целиком. Без едких замечаний и взглядов, полных молчаливого укора, без непрошенных советов и мимолетных, еле заметных улыбок он буквально гибнет, загибается, тускнеет.
Воин помнит, как узнал о смерти своего первого изгоняющего; того чуть ли не разодрали на мелкие кусочки чертовы маги, решив позабавиться с самым немощным из всего инквизиторского выродка – Вонхо усмехнулся и сказал, что тот еще долго продержался, ведь он давал ему от силы дней пять вне Церкви. Второго на Небеса забрала сама судьба, ниспослав несчастному рак легких в наказание за бесконечное дымление везде и всюду. На эту новость реагировать не пришлось никак, ибо напарники друг о друге не знали ровным счетом ничего. Наиболее близкие парню инквизиторы отшучивались, мол, несешь за собою смерть и погибель, и Вонхо смеялся вместе с ними, да только теперь и не до смеха вовсе. В том, что приключилось с Кихёном, он винил исключительно себя и то неведомое проклятье, прочно за ним увязавшееся и идущие буквально по пятам. Если бы тому достался другой воин, то ничего бы не произошло; если бы Вонхо внимательнее подтер улики в том доме, где перерезал горло чертовому упырю, то их бы не выследили. Человеческие следователи в поисках виновника руководствуются лишь зацепками видимыми; маги в этом плане шагнули гораздо дальше, и Вонхо даже не может предположить, сколько методов имеется у них в запасе. Но это по-прежнему его не оправдывает.
День и ночь давным-давно смешались, став в представлении парня одним сплошным грязно-серым сгустком бесконечно долгих минут. Он не знает, сколько спал, когда уснул и зачем проснулся. Спина затекла, шея не позволяла разогнуться и сделать мало-мальски свободное движение головою. Вонхо медленно распрямился и глянул в сторону койки; одеяло все так же ровно накрывает тело по плечи, удерживая такое драгоценное тепло. На улице беснуется жара и духота, но больница – царство больных и мертвых; разгуливающая по палатам смерть поддерживает удобную для себя температуру. Вонхо придвинул кресло, в обивке которого уже четко можно было прочесть, что кто-то в нем находился буквально безвылазно, ближе к кровати и просидел так еще минут десять, пока легкая тошнота от сладкого привкуса недавно выпитого кофе не стала сковывать желудок, пробуждая рвотные рефлексы. Ему срочно нужно на свежий воздух. Туда, где не пахнет лекарствами и безысходностью. Нетвердой походкой парень направился в сторону выхода, готовый поклясться, что вслед ему были устремлены облегченные взгляды десятка глаз.
Не друг, не семья, а проводит целые дни у чужой кровати. Появление Кихёна в стенах больницы дало плодотворную почву для сплетен и плохо скрываемого хихиканья за спиной проходящего мимо Вонхо. Они все решили за них, связав молодых людей узами, о которых сам воин боялся даже подумать. Он старался не копаться в себе, выискивая причину невиданной прежде привязанности к человеку совершенно постороннему, а просто наслаждался теми мгновениями наедине друг с другом, когда нависшая опасность еще не смела обрушиться на их головы. Однако дни, проведенные в полной изоляции от общества и внешнего мира, заставили невольно погрузиться в ворох своих мыслей и чувств. Вонхо в нем не копался, наверное, с подросткового возраста; были дела поважнее. Более-менее разобравшись с этим бардаком, парень все же пришел к одному-единственному правильному выводу – сказать все так, как есть. Пробуждения Кихёна он ждал с нетерпением, подбирая идеальные слова для разговора и яснее формулируя свои обычно корявые и странные фразы.
Уходить с улицы не было ни малейшего желания. За последние дни вне гнетущих стен он оказался впервые. Вернуться в ледяное царство белых халатов заставляла лишь мысль о том, что изгоняющий может очнуться в полном одиночестве. Вдруг, испугается. Вонхо поспешил обратно в палату.
В комнате его застала пустая и бережно застеленная постель.

Можно было бы поднять панику или устроить скандал. Обычно так и поступают нормальные люди, когда из палат пропадают пациенты с перерезанными глотками. Вонхо аккуратно прикрывает за собою дверь, стараясь не привлекать внимания медсестер, и обходит пустующую кровать вокруг. Если бы Кихёна похитили те маги, решив все же довести начатое до конца, то вряд ли бы они стали заправлять постель. Стало быть, изгоняющий самовольно покинул больницу и даже не удосужился сказать об этом Вонхо. Воин не выпустил бы его даже за пределы палаты, пока не удостоверился, что шов не разойдется от малейшего движения. Человеческой медицине он доверял чуть менее, чем старым-добрым целителям, но в экстренной ситуации выбирать не приходится. Все же скорая помощь работает оперативнее. Вонхо от злости сжимает кулаки, впиваясь ногтями в грубую кожу ладоней. Его инквизитор, наверное, все еще считает себя непобедимым или, как минимум, бессмертным. Дело даже не в том, что сейчас он может оказаться легкой мишенью для мстительных упырей. Если те найдут его первым, то Кихёна можно счесть везунчиком. Гораздо хуже будет, если сначала его найдет озлобленный и нагло кинутый Вонхо.
Ни на секунду воин не сомневался в том, куда бежал Кихён. Это можно было бы назвать болезнью всех детей Церкви. Они здесь обрели дом, повзрослели, нашли свое призвание. В любой безвыходной ситуации они приходили к дверям места, когда-то бывшего для них всем. Вонхо и сам не раз возвращался в церковную обитель преклонить колени пред ликом Всевышнего и попросить у того сил, чтобы справиться с непосильной ношей, с грехами, лежащими на его плечах, вымолить прощение. Он убивал во имя Господа, и порою душа требовала очищения от самых грязных и мерзких пятен, лежащих на ней. Однако, чем старше Вонхо становился и чем дольше жил вне лона церкви, тем меньше его тянуло в некогда родные стены. Нет, он по-прежнему любил приятный полумрак и мерное горение свеч внутри, стройные ряды стульев и поистине искусные витражи, но нить, связывающая его с прошлым, будто бы ослабевала с каждым днем. Наверное, если бы он, подобно Кихёну, до сих пор жил в монастыре, находясь в этом маленьком мирке большую часть времени наедине с самим собой и своими мыслями, он бы сохранил фанатизм, присущий ему в детские и юношеские годы. Теперь же у Вонхо все чаще возникали вопросы, на которые ни Церковь, ни настоятель ответа дать не могли; Инквизиция тщательно скрывала свои самые страшные секреты, вбивая в головы новоприбывших ребятишек лишь убеждения о том, насколько их цель благородна, а воины – доблестны и самоотверженны. Вонхо с трудом сопоставлял ту ненависть, внушаемую им, с мыслями, которые должны царить в голове у настоящего христианина.
После каждой встречи с настоятелем парень чувствовал себя, словно с головы до ног облитый ложью. Ощущение не из приятных, даже кровь магов была куда более терпима. Он не сомневался, что изначально возложенная на плечи инквизиторов миссия была действительно благородна и чиста, преследовала благие намерения, однако за времена существования организации ее цели и способы их достижения изменились. Вера несовершенна, но лишь потому, что люди несовершенны. Вонхо ждал какого-то знака свыше, который позволил бы ему понять все то, что происходит внутри инквизиции, а до того момента просто сидел и выжидал, стараясь разобраться во всем самостоятельно. В конце концов, когда-нибудь ему придется стать не простым воином, а учителем для таких же, как он. Вселить в их разум мысль о том, что зачатки магического дара – подарок Божий, но одновременно и проклятие. Фактически, инквизиция убивает себе подобных, но не разделяющих их убеждений. И чем ближе Вонхо подбирался к этой мысли, тем сложнее ему было находиться внутри церкви, говорить с сестрами и братьями, однако сейчас за этими величественными стенами прятался настоящий беглец, позволивший себе без разрешения вырваться из-под его наблюдения.
Внутри было все так же мрачно, и аромат ладана давал в голову, вызывая легкое головокружение. В отличие от монастырей, где воздух ощущался чем-то свежим и леденящим легкие, здесь висел густой и тягучий запах прошедшей недавно службы. Вонхо не знал, где именно в этом огромном строении находится келья Кихёна, и не имел ни малейшего желания плутать по безлюдным коридорам, но на сей раз удача решила обернуться к нему лицом. Или сам милостивый Господь сжалился над своим преданным воином, ниспослав ему то, что он искал, так скоро.
Маленькую и практически не двигающуюся фигуру у распятия он узнал сразу. Пропитанная кровью рубашка сменилась на свитер с высоким воротом, и почему-то именно это вызвало у Вонхо бурю неприязни. Тот шрам, что скрывается под тканью, должен служить Кихёну напоминанием о смерти, следующей за ними по пятам, и о извечной опасности.
- В больницах не проводят вечерних служб и даже не разрешают ставить свечи, - тихим шагом он подошел к изгоняющему, медленно ступая по выстланному церковному ковру, приглушающему его движения, и лишь потом заговорил. Кихён слегка вздрогнул от неожиданности, но не издал ни малейшего звука, что мог бы выдать его испуг, - Никогда не сбегай от меня, - Вонхо приблизился практически вплотную, сжав чужие запястья в своих руках и продолжая еле слышимо шептать на ухо, четко разделяя слова, - Ты. Меня. Услышал. Кихён?
В голосе то и дело проскальзывали злобные нотки, заставляя срываться практически на шипение.

В идеале напарники должны со временем становиться подобными близнецам: понимать друг друга без слов и всегда чувствовать, что другой находится в опасности, даже если нет возможности увидеть это собственными глазами, ибо порою времени подтверждать свои догадки попросту нет. До такого уровня взаимопонимания этим двоим еще работать и работать. Главным шагом на пути к достижению маячащего где-то вдалеке идеала Вонхо считает избавление от потребности в личном пространстве. Он эту ступень преодолел еще в детстве, когда вынужден был делить комнату с пятерыми воспитанниками монастыря; в те времена возможность остаться наедине с самим собою или обладать чем-то всецело, позволяя себе не делиться с другими, казалась заоблачной и невероятной, ведь ребята даже носки друг у друга таскали. Теперь воин вырос, но старые привычки и стиль жизни никак не исчезают, а продолжают жить в нем как ни в чем не бывало, посему некоторые заявления напарника ставят его в тупик.
- Мне... Мне нужно было сюда.
В речи Кихёна слишком много мне, но ни разу не прозвучало нам. Вонхо сводит брови к переносице и недовольно закусывает губу изнутри, позволяя изгоняющему вырваться из своей хватки. Стремление к достижению тотального единения как душ, так и разумов, должно быть в них обоих, а не в одном воине, иначе все бесполезно. У Кихёна слишком много тайн, поведать о которых он не решается, и повсюду стоят надуманные им же самим барьеры. Вонхо с первого дня готов защищать и самого экзорциста, и его якобы страшные тайны, носить все в себе и хоть ненадолго облегчить судьбу несчастного мальчика, но тот даже близко к себе не подпускает. Теперь у него появилась еще одна причина отгородиться не только от воина, но и от всего мира, трепетно оберегая рассеченное каким-то упырем горло; еще одна причина запереться в треклятой келье и не вылезать оттуда, пока верхи вновь не пошлют их на задание. Вонхо рад, что давным-давно решился на побег из массивных и давящих церковных стен, выбрав сомнительную, но все-таки свободу. Одному тяжелее, но это нехило закаляет, заставляет забыть о большинстве проблем, казавшихся когда-то почти неразрешимыми.
- И ты мне мешаешь, - воин подмечает неуверенную попытку изгоняющего обнажить шею, дабы потрогать украшающий ее шрам.
- У тебя было достаточно времени, чтобы насладиться одиночеством, - Вонхо сам себе удивляется, когда слышит, что голос звучит совершенно спокойно и уверенно, несмотря на ютящийся где-то внутри страх, - А у меня его было достаточно, чтобы разобраться в себе, так что ты меня выслушаешь.
Кихён не заслужил грубости в свой адрес. Время, которое он провел без сознания, вряд ли показалось ему незапланированным отпуском и билетом в непродолжительный рай, но Вонхо так легче. Защитная реакция, если пожелаете. Потом он обязательно извинится и попробует быть мягче, держать себя в руках, но это будет после. Сейчас сила и настойчивость необходимы как воздух, иначе Кихён и не подумает его выслушать. Сбежит, скроется за громадной дверью своей обители, переждет до лучших времен. А Вонхо весь этот ад придется вынести в одиночку, и в кои-то веки он не желает разгребать все самостоятельно.
Воину не хочется встречаться с изгоняющим лицом к лицу. Ему все еще стыдно заглянуть в чужие глаза: боится разглядеть в них обиду и упрек из-за невыполненного обещания защищать. То, что Кихён остался жив, Вонхо воспринимает как дар свыше. Господь редко бывает милостив, и знаки его порою жестоки до безобразия, но действенны. Неизвестно, сколько бы еще воин тянул с таким важным разговором, если бы не случившееся.
Изгоняющий игнорирует шаги за своей спиной, даже не оборачивает голову, чтобы проводить Вонхо взглядом. Оно и к лучшему, ведь тот отступать не намерен и, наоборот, приближается ближе. Подходит сзади и обнимает Кихёна, сцепив руки в замок на животе. Свитер неприятно колет кожу ладоней и Вонхо удивляется, как изгоняющий терпит эту отвратительную ткань. Воин утыкается носом в чужую копну смоляных волос и вдыхает полной грудью. Кихён пахнет как прежде, будто всех этих мучительно долгих дней и в помине не было, а въевшийся в кожу запах лекарств и медицинского спирта Вонхо лишь причудился. Он стоит так всего несколько секунд, но они растягиваются в самые настоящие вечности, наполненные счастьем и долгожданным умиротворением.
- Если бы ты умер, мы бы никогда больше не встретились, - голос вздрагивает на пугающем «никогда», заставляя Вонхо прокашляться, прежде чем продолжить, - Таким, как ты, уготовано место в раю, - парень убирает одну руку с живота изгоняющего и медленно оттягивает ей воротник чужого свитера, являя шрам на обозрение всему миру. Второй рукой плотнее прижимает напарника к себе, чуть задрав колючую ткань кверху и задевая кончиками пальцев обнаженные участки живота, - Я же буду вечно гореть в аду за мысли о тебе.
Вонхо припадает губами к оголенному шраму и медленно ведет вдоль него, покрывая ленивыми и сухими поцелуями чужую кожу. Кихён стоит замерев и едва дышит. Воин слегка побаивается возможной реакции, но в эту ночь все существующие мосты сгорели в праведном огне, да и он сам готов добровольно в него шагнуть, не думая о чем-то сожалеть. Для внезапного признания воин выбрал не самое подходящее место: церковь – второй проходной двор, и неизвестно, какой монахине взбредет в голову поздним вечером прогуляться по пустым коридорам или преклонить колени пред ликом Божьим.
Мальчик в его руках словно второе яблоко, посланное змеем-искусителем, дабы люди пали еще ниже. Вонхо не привык мелочиться и из всего разнообразия грехов сразу выбирает смертный.

Выдержка. Благо, именно ей Вонхо учился с малолетства под чутким руководством лучших инквизиторов, знающих не понаслышке, что значит жить, руководствуясь одним лишь чувством долга и трезвым разумом, а не совершая импульсивных и глупых действий просто потому, что сердце так подсказывает. Но освоил он это качество, судя по всему, довольно слабенько, ибо сейчас ему помогают сдерживаться вовсе не собственные силы, а нечто свыше. Честное слово, Вонхо в эту секунду готов наплевать на все, во что верил и чему его учили, отречься от инквизиции и пасть на самое дно, лишь бы иметь возможность не выпускать чужое тело из своих объятий лишние несколько минут.
- Пожалуйста, отпусти, - Кихён не вырывается, не зовет на помощь и не пытается ударить напарника за непозволительные вольности. Вонхо эта мысль греет, дает осознание того, что, возможно, не один он так безбожно попал и практически подписал добровольное соглашение на бессрочное горение в адском пламени.
Наивно и глупо, ибо в этом человеке, пережившим слишком много боли для столь юных лет, живет такая истинная вера, какой не обладает и половина священников. Изгоняющий не виноват, он всего лишь жертва чужой страсти и совсем уж ненужной любви; Всевышний дает поблажки тем, кто невольно потакал чужим эгоистичным желаниям, накликивая беду на собственную душу, поэтому кихёново место на облаке по-прежнему зарезервировано за ним. По крайней мере, Вонхо на это надеется. Его мальчик попросту не знает, как поступать, когда тебе намекают о своей грешной любви и открыто демонстрируют желание. Слишком маленький, слишком невинный, но не оттого ли у Вонхо все сильнее пересыхают губы и становится теснее в штанах? Спасибо, что жить им довелось не во времена сутан и прочей свободной одежды.
- Не сейчас, - воин опускает ворот и неохотно отдаляется от изгоняющего на пару сантиметров, все еще неуверенно, будто надеясь в любую секунду притянуть того обратно, - Не здесь.
Вонхо прикрывает руками лицо и, чуть шатаясь от идущей кругом головы, садится на ближайшую скамью. На этом дереве восседали сотни тысяч разных людей, моля Господа послать здоровья им или их детям, но единственный, кого хочется умолять воину – это изгоняющий. Просить прощения сейчас стоит вовсе не у Бога, по крайне мере, уж точно не у того, что восседает на своих Небесах и самодовольно хмыкает, глядя на результат своих трудов. Вонхо молчит несколько минут кряду, уткнув лицо в ладони, и просто надеется, что Кихён давно ушел, дабы ему не пришлось что-либо объяснять так скоро. Ему нужна неделя, лучше две, чтобы правильно подобрать слова и максимально ясно объяснить дерьмо, приключившееся в церковных стенах. Но совершенно все мысли вытеснила одна-единственная фраза, сказанная изгоняющим; она повторяется в голове воина снова и снова, сливаясь в сплошную тарабарщину, но ясное «не здесь» звучит настолько ясно и кристально чисто, что к вискам вновь приливает кровь, а дыхание учащается.
Тихий скрип скамьи чуть слева от самого Вонхо действует, словно ведро холодной воды, мгновенно приводя того в чувство. Кихён никуда не делся, даже не сбежал, а терпеливо ждал, пока напарник соизволит вырваться из собственного вороха мыслей и обратить на него внимание. Воин откидывается на спинку сиденья, принимая чуть более удобное положение, и убирает руки от лица.
- Дерьмовый день, да? – он пытается придать голосу относительную беззаботность, но едва заметное дрожание, кажется, выдает его с потрохами. Кихён тот человек, который не упускает из внимания даже самые незначительные мелочи, но надежда ведь остается всегда? Вонхо, если быть честным, только и остается, что уповать на милость не столько божественную, сколько кихёнову. Он переживет прямой отказ и даже попробует делать вид, будто ничего и не произошло вовсе, поможет мальчику забыть все, случившееся здесь, как страшный сон, но элементарно не вынесет роспуска команды по желанию изгоняющего. Ему нужно время, чтобы убить в себе зародившееся чувство.
- То, что произошло… - Вонхо смотрит в сторону изгоняющего, уже готовый взглянуть ему прямиком в глаза, дабы подтвердить искренность своих слов. Кихён же сидит, словно статуя, взглядом прожигая собственные сведенные близко-близко колени. Воин подмечает, что тот все-таки похож на девочку, пусть и не обладает привычной для женщин мягкостью форм. Менее приятными объятия все равно не становятся, - Я долго думал, и поверь, с моей стороны наша ситуация выглядит еще более отстойно. Хреново видеть по ночам, как спишь с собственным же напарником.