- Да не ори ж ты, не ори, все, собираю чемодан, - устало посмеивается Дону, уши которого, несмотря на уже признанную капитуляцию, все еще терзали уговоры Ухёна приехать поскорее в Пусан, и тот, надо сказать, занимался этим не от скуки. Безусловно, тот фактор, что Наму банально успел за эти пару недель соскучиться по другу, тоже играл свою роль, но изначальной целью он ставил себе притащить Дону на собеседование в родную телестудию. Отсутствие у юноши нужного образования восполнялось его растущими откуда надо руками, поэтому Ухён загорелся идеей пристроить Дону к себе под бок - толковых операторов много не бывает. А попытка не пытка. К тому же иногда Ухён умел убежать, ну или давить на жалость, там уж как придется.
Изначально он предлагал Дону поселиться на время в его старой квартире, которая ныне пустовала, но, пораскинув мозгами и поняв, что друг свихнется в одиночестве, позвал туда, где сам еще обосновался не до конца.
Это было похоже на сериал или на сказку, на что-то, чего Ухён никогда не мог представить, проецируя на собственную жизнь. Быт - это то, чего он всегда боялся сильнее всего, будучи твердо уверенным, что именно все эти маленькие житейские детали и бессмысленные споры внутри стен общего дома разрушают казавшимися идеальными отношения, разрушают медленно, методично, капля по капле точа фундамент прогнозируемого светлого будущего. Сонгю был первым, с кем Ухён открыло своими переживаниями делился, кому причитал на ухо о том, что через неделю он, Сонгю, сойдет от него с ума (в плохом смысле) или сам Наму сбежит туда, где ни с кем не надо считаться относительно всех этих донимающих его мелочей. Сонгю назвал Ухёна паникером и сказал "посмотрим", заверив, что будь что будет. К концу второй недели никто никуда не пытался сбежать, и это было чем-то вроде маленькой победы в затяжной войне Ухёна с собственными привычками. Правда, на его стороне в этой битве в качестве тяжелой артиллерии выступали невъебенно растущие день ото дня чувства к Сонгю.
У того был строгий и четкий распорядок дня, начинающийся с подъема по будильнику в полседьмого утра. Первые пару-тройку дней Ухён этих посторонних звуков даже не слышал, спокойно себе досыпая до победного конца на своей половине кровати. После полудня Сонгю сперва заглядывал на обед домой, но, быстро смекнув, что место женщины на кухне, а Нам Ухёна - только в спальне, и ждать трех блюд с компотом бесполезно, вернулся к привычной схеме, обедая где-то на стороне, а после возвращаясь в офис. Даже спать Сонгю ложился примерно в одно и то же время, что рвало шаблоны Ухёна к чертям собачьим. Первая неделя у него прошла в процессе уговоров владельцев канала и непосредственной начальницы вернуть себе прежнее место, поэтому очередь Сонгю знакомиться с жизнью Ухёна пришла чуть позже.
У Наму не было вообще никакого графика: он мог и подниматься раньше Сонгю для того, чтобы быть на студии в семь, а потом полдня удивляться, как человек, видевший его в настолько неприглядном виде как с утра, мог в принципе еще оставаться с ним рядом. Иногда Ухён страдал херней долго и нудно, но срывался по делам под самый вечер, оставляя Сонгю, которого он и так не видел весь день, одного в квартире, и от этого было так гадко, так тянуло неприятно в сердечной мышце, что хотелось поскорее разобраться со всей этой болтовней и вернуться домой, чтобы далеко за полночь охуеть прям с порога:
- Ты чего не спишь?
- Тебя ждал.
В этом есть какой-то сомнительный кайф - думать не только о себе. Один раз Ухён поднимается вместе с Сонгю и по собственной инициативе сооружает завтрак: сказать, что старший удивлен - это ничего не сказать. Наму гордится собой в тот день, потому что Сонгю уезжает на работу бодрее, чем обычно, (еще бы, ни ложки сахара на целую кружку кофе), но потом не обращает никакого внимания на то, что делает, когда моет (уже по привычке) две чашки вместо одной, а ужин заказывает на двоих. Ухён задумывается об этом лишь тогда, когда Сонгю снова возвращается к идее о том, чтобы заезжать на обед домой, по крайней мере хотя бы когда Ухён там в этот момент. Иногда они даже действительно обедают, но чаще таскаются из-за какой-нибудь хрени по всему городу или все идет вообще не по плану и кому-то дважды за день приходится перестилать постель. Или прибираться в ванной.
Какая-то неведомая розовая жидкость, пахнущая сахаром и ванилью, разливается у Ухёна по внутренним органам, когда однажды Сонгю делает одну совершенно бесполезную вещь - встречает Ухёна поздно вечером после работы. И пускай у самого Наму тут же припаркована машина - он заберет ее завтра утром; и плевать что под окнами телецентра это все отчасти палевно - Ухён своим мужчиной гордится, пускай все смотрят. Но этот бездумный жест добивает его, уставшего и заебавшегося за день, окончательно, поэтому он вцепляется в Сонгю, едва тот тормозит возле подъезда, и целует, крепко-крепко зажмурив почти что мокрые глаза. На языке вертится сотня глупых и важных слов, но Ухён на сей раз предпочитает пользоваться им по иному назначению.
Алгоритм сбора Сонгю на работу по утрам - это отдельная история. Наму уже отчетливо слышит блядский будильник каждое утро, а дальше все зависит от воли случая - либо он умоляет Сонгю выключить этот адский механизм и накрывает голову одеялом, тут же отключаясь обратно, либо бодренько вскакивает и собирает Сонгю в путь до офиса, чувствуя себя ебаной отчаянной домохозяйкой. На самом деле он и сам справляется нормально, Ухён разве что ему в завтраке помогает да ключи от машины находит, но кое-что все-таки отвоевывает себе по праву более умелого обращения с одеждой. Лицо Сонгю в такие моменты попросту удивительно: он еще морально спит и функционирует чисто по инерции, а про глаза Ухёну уже надоело шутить. И это так забавно, будто Сонгю лет пятнадцать, не больше, он моргает и трет сонные глаза ладонью, пока Ухён неторопливыми, но точными жестами завязывает ему галстук, прикусывая губу то ли от усердия, то ли для того, чтоб не заржать от умиления. Если Сонгю к тому времени, как узел оказывается готов, все еще не просыпается, то Ухён его целует (ммм, только что почищенные зубы, божественный вкус ебаной зубной пасты), и пока что эта схема еще не давала сбоев.
Сонгю оказывается не против приютить Дону на пару дней. Ему выделяется диван в гостиной и полная свобода действия, хотя младший ведет себя удивительно скромно и, кажется, относится к Сонгю с опаской, да и вообще стесняется немного хозяина дома, несмотря на все разговоры Ухёна. Ему будто неловко, когда они вдвоем вместе, потому что Дону заезжает, когда Сонгю все еще на работе и дома один лишь Наму пытается срочно навести порядок, и он светится от счастья, обсуждая с последним все новости. Но когда Сонгю возвращается и Ухён тепло его встречает радостной улыбкой, громкой болтавней и коротким поцелуем в уголок губ, то гость отводит глаза в сторону. Ухён устраивает ему встречу со своим кадровым отделом на понедельник, поэтому все выходные Дону как минимум должен протусоваться здесь. Проходит всего один день после его приезда, когда планы Наму на веселый уик энд в компании друга рушатся об бич-фейс, который внезапно оказывается на пороге (их с Сонгю уже, между прочим) квартиры.
- Здрасьте, - бич-фейсит Ухён в ответ.

Чувак в дверях ждет приглашения в дом; Ухён и рад бы его выдать да кость стоит поперек горла. Парень перед ним приятный на вид, пиздец какой деловой и одет с иголочки - это первое, что бросается в глаза. Пиджак, рубашка, часы, ботинки - Ухён пробегается по его фигуре взглядом, тут же заподазривая неладное. Не помнится, чтобы Сонгю ждал гостей или в принципе имел друзей, способных завалиться вот так вот без приглашений.
- О, сколько лет, - неозвученный конфликт умело разряжает Сонгю, вовремя подлетевший к дверям и отодвинувший Ухёна от порога. Наму кажется, что Сонгю сейчас быстро все разрулит и все объяснит, но нет, из-за него градус неловкости повышается еще сильнее. Вторая попытка спасти положения отходит Дону, и у него это почти получается. Он выплывает из гостиной, и Сонгю решает представить всех друг другу.
- Знакомьтесь, - нервно начинает он, - Ховон, это Ухён и Дону. Мои друзья.
Друзья.
Друзья.
Друзья.
Если бы у Ухёна что-то было в руках, то это "что-то" непременно бы оказалось у Сонгю в черепе. Проломанном надвое черепе. Ухён мог показаться мелковатым и хрупким, но в его худобе была не немощность, а скрытый от глаз людских потенциал серийного убийцы.
Пиздец, приехали. У Наму действительно внутри все будто обрывается, заебись, вообще, друзья. Обидно до дрожи и злость все застилает перед глазами. Сонгю, значит, с друзьями живет в одной квартире. Да хуй с ним живет, с друзьями он что ли спит?
- А это, ребята, мой давний-давний друг, - Ухён жмет ему руку с едва скрываемой брезгливостью. Этот, значит, тоже друг. С теми же функциями, что сейчас и у Ухёна?
Наму мрачнеет в одночасье. Они рассаживаются в гостиной, пока Сонгю играет в суетливую хозяйку. Выказывать свое почтение нежданному гостю Ухён не намерен от слова совсем: он сверлит Ховона недоверчиво-ненавистным взглядом и даже не скрывает этого. В его голове все еще не укладывается поведение Сонгю. Кто такой этот блядский Ховон и что он сделал такого, что тот стремался перед ним представлять Ухёна своим (немного нелепо, но зато правдиво) бойфрендом? Помнится, когда Наму скакал перед Дону, в красках расписывая все прелести совместной с Сонгю жизни и пару раз назвав его своим мужчиной, тот не стал возражать и как-либо отнекиваться. Слишком очевидно: все дело в этом парне, в груди которого Ухён прожигал уже двадцать шестую дырку.
Речь в напряженной атмосфере заходит о поездках Сонгю, о которых его давний "друг", конечно, не знал. Поддерживать светскую беседу Наму не собирался, ибо был слишком занят ненавистью к Сонгю, но Дону и его непреодолимое желание общаться разрядили обстановку. Он принялся описывать все и свои, и ухёновы, и их совместные приключений, и Ховон даже делал вид, что ему это интересно. Сонгю молча ставит перед Ухён чашку - Ухён поднимает на него глаза, одаривая взглядом, с кричащими в нем красными буквами "ты покойник". Они вдвоем как будто исчезают из этой идиллии, в которой Дону базарит, а Ховон с удовольствием слушает, и находятся теперь в отдельном помещении, пропитанном запахом обид, злости и . . . Да Ухёну кажется, словно его предали. Он следит за каждым движением Сонгю, точно зная, что тот чувствует на себе эти злые взгляды.
Разговор, тем временем, усилиями Дону и его языка без костей переходит к краткому изложению путешествий Сонгю с Наму. На что Ховон реагирует неожиданно громко и с подозрительным (куда еще то) удивлением.
- Помню, когда я предложил ему вдвоем проехаться по Китаю или рвануть в Японию, он наотрез отказывался, спихивая все на учебу. Поэтому все наши общие приключения ограничивались Пусаном или, что гораздо чаще, домами наших родителей.
Предложил, вдвоем, наши общие. Выражение лица Ухёна замечает теперь даже Дону: он косится как-то с паникой в огроменных глазах, не зная где ему будет безопаснее - возле расслабленного и ничего не подозревающего Ховона или рядом с напрягшимся и боявшимся вздохнуть Сонгю. Ухёну все становится слишком очевидно. И от этого еще в сто раз обиднее.
- Ты прям, правда, изменился, - хихикает Ховон в адрес Сонгю, - Не помню, чтобы когда-нибудь ты приглашал к себе столько друзей.
- Ну, я здесь вообще-то живу.
Тишина, повисшая в комнате, едва ли не звенит. Дону прикусывает губу, чуя задницей, что шальная пуля может задеть и его, Сонгю задерживает дыхание, пытаясь слиться со стеной, а Ховон удивленно пырится на Ухёна, и брови его в изумлении ползут вверх.
- Дааа?. . . .
- Точнее жил, - голос у Ухёна стальной, - До сегодняшнего дня, пожалуй, - а потом четко в цель и прямо на Сонгю, - Да, друг?
Даже до Ховона доходит, что температура в гостиной накаляется до предела.
- Ухён, - тяжело вздыхает Сонгю, боясь поднять на него взгляда, - Не начинай.
Поздно. Все присутствующие понимают, что поздно. Глаза у Ухёна черные-черные, а голос пиздец какой громкий. Три-два-один, понеслась.
- Да что Ухён, что Ухён-то? "Не начинай"? Кто тут еще, блять, начинает! Ты и твой, - Наму давится крепким словцом, желая если уж и оскорблять, то Сонгю, а не Ховона, - Друг.
Он оборачивается на гостя, уже абсолютно не сдерживаясь.
- А можно вопрос нескромный? - с издевкой и сарказмом, - А Сонгю со всеми своими "друзьями" живет? Или просто спит? А с ключами от квартиры чисто ради меня заебался?
Ховон сглатывает нервно, в какой ебаный дурдом он попал. Ухён вновь обращается к Сонгю, не в силах угомонить в себе так лихо разбуженную суку.
- Кстати, оставлю их на тумбочке в коридоре, - он вскакивает с места, и совершенно спокойным (ледяным) голосом говорит уже Дону, - Блин, прости, но походу ты опять собираешь вещи. Поедем ко мне, я здесь тебя не оставлю. Вдруг еще подружишься с кем.

Успокоиться, отдышаться, не наговорить всякой херни еще больше, чем уже наговорил. Ухён умоляет мозг и здравый смысл взять вверх над рвущимися наружу эмоциями, но, кажется, тщетно. Он пытается перевести дух на кухне, сбежав подальше от всех присутствующих. Когда за ним следом тут же поспевает Сонгю, он вынужден судорожно изображать какую-то деятельность. От одного только голоса позади себя Ухён начинает закипать с новой силой.
- Что это было, Нам Ухён? - он едва не роняет тарелку, в которую успел вцепиться, когда Сонгю хватает его за плечо, и это простое прикосновение видится Наму чуть ли не грубостью по отношению к себе, - Почему ты не ведешь себя как нормальный человек даже при посторонних людях?
Сонгю слишком важно, что о нем подумают другие, и это бесит Ухёна до дрожи. Ради него Наму был готов наплевать на весь мир, а тот цеплялся за мнение совершенно посторонних, как считал Ухён, людей.
- Потому что ты ведешь себя как мудак! - находиться так близко друг к другу уже попросту опасно, поэтому парень отталкивает Сонгю от себя со всей дури, - Что за херню ты сморозил в коридоре? Какие нахуй друзья? Ты за кого меня вообще принимаешь?
- Я всего лишь пытался не усложнять! - Сонгю тоже злится, говорит не думая, в ответ на Ухёна чуть ли не орет, - Ты бы устроил точно такую же истерику, если бы я сразу сказал, что это мой бывший, разве нет?
То есть он теперь еще и истеричка? Ухён смотрит на Сонгю долго, молча, со злобой. Ховон ему все-таки бывший, причем явно не просто хер с горы или случайная интрижка; они были вместе долго, так же планировали и мечтали о чем-то, как и рисовал себе в своей наивной голове Ухён. Сонгю к нему что-то чувствовал, и этого факта Наму не может просто вынести. В жизни старшего не должно было быть никого до и не будет никого после, вся его эта самая гребанная жизнь должна принадлежать Ухёну. Без исключений и компромиссов.
- Такого отношения к себе я терпеть не намерен, - если злость в нем всегда истерила, то ревность была холодна. Смотреть Сонгю в глаза нет никаких сил, находиться с ним рядом - никакого желания. Ухён разворачивается, чтобы свалить в спальню: там можно запереться и собрать вещи, а дальше дело за малым. Дону и Ховона он вообще не слышит, и на самом деле даже не удивляется, понимая, что Сонгю выпроводил их из квартиры по добру по здорову.
Но Ухёна останавливают, стоит ему лишь сделать шаг: ладонь Сонгю крепко смыкается на его запястье так, что аж больно, а то, как он говорит, заставляет на мгновение замереть.
- Не смей уходить, пока я не договорил.
Ах вот оно в чем дело.
Наверное, подобный тон и подобная фраза сработала б в отношении: а) девушки, ведь они любят, когда их трепетные лани включают мужика; б) младшего по статусу, ведь против социальной иерархии не попрешь; в) сильно младшего по возрасту, ведь рамки ебаного корейского приличия все еще распространялись на эту квартиру. Но не на Нам Ухёна. От фразы Сонгю немного подкашиваются ноги и сладостно тянет где-то в животе, потому что весь этот скандал уже как минимум стоил того, чтобы вывести его на чистую воду. Сонгю, обычно спокойный и тихий, до этого все мелкие размолвки улаживал поиском компромиссов или вовсе безоговорочно уступая Ухёну, а попытки того ссориться без повода прекращал на корню, всегда извиняясь чуть ли не заранее. В серьезных ситуациях, очевидно, Сонгю действовал по-другому, и это было просто восхитительно, у Наму аж сердце начало биться чаще. Но все, блять, было бы слишком просто, если бы одной единственной фразой Сонгю удавалось бы усмирять ухёнов пыл и прекращать ссоры, надеясь, что тот не захочет связываться с серьезной (самец проснулся) частью своего мужчины.
Ухён искренне верил в демократию и в то, что в их отношениях вроде бы как и все на равных. Расстановка сил, имевшая место быть в постели, никак не относилась к безоговорочному диктаторству Сонгю вне ее, где куда более часто рулил и командовал Ухён, пока старший умилялся с него, терпел выходки или занимался своими делами. Чувство собственного достоинства у Наму было (слегка) болезненно, как ни у кого другого, поэтому со стороны Сонгю было бы глупостью считать, что его веское слово как-либо сработает. Точнее оно сработало. Раздраконив Ухёна еще сильнее. И черт знает кто из них по факту был опаснее - нервная, если не сказать буйная, а то и излишне эмоциональная натура Ухёна, нахождение рядом с которым было сравни сидению на пороховой бочке, или Сонгю, как человек, граница терпения у которого обрывалась совершенно внезапно, являя миру, вместо флегматичного и рассудительного человека, нечто, не терпящее никаких пререканий и требующее беспрекословного подчинения. Наверное, они не были созданы друг для друга, но поздно жаловаться судьбе, когда чувства между уже почти что осязаемы.
- Не трогай меня, - прикосновение Сонгю будто горит, и Ухён ему практически шипит раздраженно, вырывает ладонь из хватки и под руку некстати попадается посуда, - И вообще, пошел ты нахуй.
Правило номер один: никогда не скандальте на кухне, ведь нож без труда может оказаться у вас в печени, а тарелки будут летать как самолеты над Домодедово. Одна такая с легкой руки Ухёна врезается в стену, разлетаясь на сотню осколков, осыпающихся на стол и на пол. И черт бы с ней, но Наму мгновенно хватается за то, что кажется ему больше и увесистее - кружка Сонгю, миллилитров триста китайского фарфора. Ухён замахивается, но замирает, с остервенением бросая:
- Как же хочется тебе ее об голову разбить, как же . . .
Чашка тоже прилетает в стену, но парень не особо уверен, что промахнулся случайно. Посуду Ухёну уже жалко, проще действительно дойти до рукоприкладства, и Наму был уверен, что у него из-за лихого детства опыта в бытовых драках гораздо больше, чем у Сонгю. Тот молчит, плотно сжав губы и смотря на Ухёна так, что он сдается. Даже бежать уже не хочется: все, что он делает - это закрывает лицо руками и шепчет в какой-то панике-истерике, потому что обидно и больно нестерпимо. Ну взрослые же люди, а все еще не научились обороняться, так и лезут в открытую, с душой нараспашку друг перед другом. Бей не хочу, Ухён прячет лицо в ладонях.
- Я тебя ненавижу прямо сейчас, не на ви жу не на ви

- А я тебя люблю.