Мучительно грустно наблюдать за тем, как десятки автомобилей, хрустя гравием подъездной дорожки, разъезжаются в неизвестных направлениях. Для Сонгю это первое прощание с бурной жизнью внутри дома, ведь теперь и он, и остальная прислуга будут работать исключительно ради удовольствия и радости одного-единственного гостя. Мать уже в начале весны начала переживаться за работу своего сыночка, ведь хозяин хоть и любил лошадей, впрочем, как и всех остальных животных, но садиться на них верхом категорически отказывался, что делало присутствие Сонгю в доме лишней тратой сбережений владельца этого места. Женщина, руководствуясь тем, что в поместье она далеко не последний человек, в конце концов, собственными руками она взрастила и нынешнего хозяина имения, и его братьев, упорно строчила мужчине длинные и слезливые письма, силясь сохранить работу своего сына при нем. Уговоры и рассказы об умении Сонгю справляться со всем на свете возымели свой эффект, и привычная должность конюха на три летних месяца стала для парня второстепенной. Сантехник, электрик, просто работник – одним словом, мастер на все руки. Ни для кого не было секретом то, что владелец дома старался окружить себя как можно меньшим количеством глаз и ушей, потому Сонгю оказался выгодным предложением.
Инструктаж перед приездом хозяина сложно было назвать кратким. Мать гоняла Сонгю по правилам этикета, заставляла по двадцать раз кланяться, пока тот наконец не нагнулся под нужным углом, тысячу раз проводила по одним и тем же комнатам, уча сына передвигаться внутри здания незаметно. Быть максимально тихим, быстрым и, если не удастся избежать столкновения, вежливым. О том, что вместе с хозяином уже несколько лет сюда наведывается его пассия, мать рассказала в последний момент. Никаких уточнений, дополнительных распоряжений и строгих наказов – лишь просьба не попадаться на глаза никому из господ, ибо те не сильно любили, когда их друг от друга отвлекали. Сонгю мысли о некой молодой особе даже позабавили, ведь последние девять месяцев он не видел женщин младше сорока или старше пятнадцати, посему с удовольствием бы пообщался со своей сверстницей. Он был уверен, что другая прислуга сильно утрирует, называя любовницу хозяина гарпией и мерзкой тварью, но как-то не перечил. До заселения новых гостей оставались считанные дни, и Сонгю предпочел бы лично удостовериться в своих ожиданиях на счет той молодой особы, прежде чем спорить с теми, кто сталкивался с ней уже не раз. В ночь перед днем «икс» дом ненадолго превратился в муравейник, пусть в нем и было от силы человек восемь, но каждый из них суетливо носился из комнаты в комнату, поправляя обивку мебели, натирая столы и сервиз; Сонгю заставили сменить все лампочки в особняке на новые, дабы не вышло конфузов, смазать замки и лишний раз причесать лошадей на конюшне. Кипиш стих лишь часа в четыре утра, когда до появления гостьи оставалось меньше десяти часов.
Выматывающие вечер и ночь подарили Сонгю незабываемый тринадцатичасовой сон и десяток пропущенных вызовов на мобильном телефоне. Мать, должно быть, рвала и метала, но дела внутри дома не позволили ей отлучиться, чтобы разбудить своего нерадивого сына. Прийти в себя и одеться приходится за считанные минуты, потому что он, вроде как, обещал постричь кусты вокруг дома и, в общем, изображать бурную деятельность, стараясь оправдать свою зарплату.
Садовые ножницы в своих руках он держал впервые, поэтому решил руководствоваться старым-добрым «не навреди», чтобы слишком не переусердствовать, но все-таки привести разросшуюся зелень в порядок. Странный плющ разросся настолько, что своими листьями уже закрывал добрую половину окна. Кое-как добравшись до растения, Сонгю начал аккуратно расчищать стекло от назойливого сорняка, но уже через пару секунд остановился, ошарашенно глядя в просвет между листьями. Хозяина, сидевшего в профиль, он узнал по старым семейным портретам, развешенным на верхних этажах, а вот парень, стоящий перед ним на коленях, явно был незнакомцем. Пусть от внешнего мира Сонгю и был отделен высокой стеной, доступ к интернету у него все же имелся, однако он и представить не мог, что когда-нибудь воочию увидит нечто подобное. Все смешки прислуги и нарочное отмалчивание матери стали кристально ясны и понятны. Видимо, потому все старались избегать и хозяина, и его гостя: не хотели лишний раз глазеть на них, как на экспонаты в музее, ведь в их глуши пропагандировали исключительно гетеросексуальные отношения и институт брака.
Сонгю ловит себя на мысли, что впервые он завидует хозяину не просто из-за денег, а потому что тот может позволить себе такое, такого. Без нужды скрываться, шифроваться и кого-либо стесняться – здесь он король и господин, перечить которому никто не рискнет, а его любовник с удовольствием разделяет данную им власть. В глаза мужчины неприкрытое обожание и восхищение, кажется, будто тот и сам возводит сидящего у его ног парня в ранг божества. Оторваться от происходящего за окном у Сонгю получается только тогда, когда хозяин встает отталкивается от стола, принимаясь застегивать штаны. Парень быстро залепляет просвет только что срезанными листьями от греха подальше, и на всех парах мчится прочь, на репите прокручивая в голове увиденные сцены и каждый раз цепляясь за новые и новые черты чужого лица. Ему нужно пару минут чтобы отойти от потрясений, успокоить психику, а потом вернуться и доделать начатое. Возможно, помещение за окном к тому времени уже освободится.
Меньше всего на свете Сонгю жаждал встретиться с этим незнакомцем теперь лицом к лицу. Воспоминания об увиденном не станут преспокойно отлеживаться на задворках, а всплывут в самый неподходящий момент, лишая Сонгю возможности двигаться по приемлемой траектории и связывать отдельные слова воедино. Но, как говорится, если мы чего-то безумно боимся, то это нас обязательно настигнет. Фигуру, вошедшую в конюшню, Сонгю узнал сразу, потому моментально вскочил со скамьи, приветствуя гостя.
- Здравствуйте, - отработанный поклон ровно на девяносто градусов (мама бы гордилась), и обязательная формальная речь. Сонгю спрашивает, чего изволит гость господина, и в ответ получает вполне себе ожидаемый ответ. Представить парня в седле оказывается задачей не из простых, да и возникшее волнение дает о себе знать. Сонгю чуть не выдает нечто про наездниц и наездников, успевая вовремя замолкнуть, и лишь предлагает показать лучшего из своих жеребцов, - Хановериян, мальчик, пошел пятый год. За него пришлось выдать немалую сумму на аукционе, - Сонгю гладит коня по морде, и тот ласково утыкается своей огромной мордой в чужую ладонь, - Ему бы не в стойле прохлаждаться, а награды брать.
Незнакомец сначала осторожно стоит в углу, но видя, что жеребец совсем неопасный, подходит ближе, протягивая к нему свою морду. Чужой запах лошадь сначала напрягает, заставляя пару раз фыркнуть, а после конь и вовсе встает на дыбы, только чудом не задев гостя. Сонгю успевает среагировать в последний момент, притягивая парня ближе к себе и защищая тем самым от увесистых копыт жеребца, выставляет руку вперед и громко приказывает последнему успокоиться. Конь опускается на четыре ноги, но еще недолго продолжает враждебно сопеть, глядя на парней. Сонгю свободной рукой отпирает дверь стойла и мелкими шажками выходит оттуда, не отпуская незнакомца ни на секунду.
- Черт, не знаю, что с ним приключилось. Здесь давно не было чужаков, извините меня, пожалуйста.

Сначала было клево. Сонгю упивался одной лишь мыслью, что гость хозяина им заинтересовался. Это было странно и непривычно в той же мере, сколь и захватывающе. Нам Ухён знал такие вещи, от которых бывшие девушки Сонгю, будучи воспитанными в этой самой глуши крайне консервативными родителями вдали от интернета и прочих прелестей современного, воротили бы нос и краснели с головы до пят. Но Наму не просто знал - он делал, и от этого у Сонгю разум чуть ли не ежедневно крошился в мелкую звездную пыль, стоило только приезжему парню похотливо облизать губы, намекая на дальнейшее развитие событий. Особенно забавляло то, что какой-то там конюх бесплатно получал вещи, за которые хозяин отваливал немереную плату; нет, возможно, Сонгю доставалось даже несколько больше - симпатия со стороны Ухёна была настолько откровенной, что только слепой мог ее не заметить. К счастью, все слуги в доме давным-давно решили взять на себя роли небезызвестных трех мартышек: не видели ничего, что им не положено, не слышали слухов, распускаемых их менее осторожными сослуживцами, и уж тем более не поддерживали их, предпочитая молчать в тряпочку. Наму казалось, что они в целом доме одни, потому он бесстыдно лез к Сонгю целоваться, прижимался, не скрывая желания, и, в целом, вел себя довольно свободно, наслаждаясь жизнью и своим новым увлечением, не замечая слегка приоткрытых дверей и почти неслышных шагов позади. Сонгю знал, что в глазах остального персонала он выглядит либо последней мразью, решившей посягнуть на хозяйскую святыню, либо настоящим героем: если уж не выебать, то въебать Ухёну мечтал каждый второй. Будь то осуждение или восхищение - плевать; осторожность отошла на задний план, и впервые парень не трусил делать что-то, что не предписывал его трудовой договор. Прекращать или хоть как-то притормаживать развитие этих чудных (ударение произвольное) отношений никто не собирался: Сонгю думал, что это лето станет одним из самых скучных, но Ухён, развлекая себя в поместье всеми доступными способами, умудрился за какие полторы-две недели превратить его в самое запоминающееся и насыщенное время в жизни старшего. Холодными зимними или тоскливыми осенними вечерами Сонгю будет скучать вовсе не по нещадно палящему солнцу, а по жару ухёновой кожи под его ладонями, да и укусы на теле теперь принадлежат далеко не надоедливой мошкаре.
Веселье заканчивается, когда Сонгю ловит себя на мысли, что не прочь проткнуть своего работодателя вилами насквозь или заклеймить эту тварь раскаленным железом, которым обычно отмечают местный скот. Хозяин ведет себя немногим лучше свиньи: Сонгю видит, как тот резко хватает Ухёна за запястье, выбивая из рук зажженную сигарету, злобно смотрит и что-то говорит, после – толкает парня внутрь комнаты, запирая балконную дверь. Искривленное и нахмуренное лицо Наму таким же клеймом остается на сердце Сонгю, а от собственной беспомощности парню становится аж тошно. Каждая встреча с Ухёном с тех пор – попытка загладить чужое хамство и невежество.
Наму лукаво глядит снизу вверх, тянется к ширинке чужих штанов и медленно ее расстегивает, наблюдая за тем, как Сонгю нетерпеливо облизывается и сползает еще ниже в хозяйском кресле. Эти уловки, взгляды и умелые движения превращают парня в сущее животное, лишенное разума и желающее лишь одного. На душе от этого становится чуть мерзко, но тело это мало беспокоит – губы Ухёна творят вещи на грани добра и зла, и Сонгю хочется выть во весь голос. В их отношениях ни доли справедливости: Наму отдает всего себя, не получая взамен практически ничего. Сонгю не знает, как восполнить все то, что они вместе с хозяином не додали Ухёну. На ум не приходит ничего, что не разрушило бы их легкие отношения на корню. Сонгю вспоминает, что июнь практически подходит к концу, и это становится катализатором.
- Подожди, - Наму на нем буквально лежит, все еще стоя коленями на полу, и нехотя отрывается от губ Сонгю. Последний медлит, словно взвешивая все за и против, но на самом деле разглядывая чуть опухшие ухёновы губы и довольные глаза, - Я и мечтать о тебе не мог.
Наму смотрит в упор, будто пытаясь учуять в словах чужих хоть мельчайшую частичку лжи. Сонгю не отводит глаз и старается не выказать собственного волнения. Ощущение, будто Ухён сейчас просто встанет и уйдет, решив, что они зашли чересчур далеко. В этой небольшой фразе должны, нет, просто обязаны были уместиться все те сотни, тысячи невысказанных «я тебя люблю, желаю, боготворю», что вертелись у Сонгю на языке ежеминутно, пока сам же Наму не выбивал все до единой мысли из его головы. Ухён не отвечает, только кладет голову на грудь Сонгю, замолкая еще на ближайшие полчаса. Последний готов был поклясться, что Наму глаза были на мокром месте.
Ухён в последний момент отворачивается, подставляя чужому поцелую шею, а не губы, и печально глядит в сторону леса. Мужчина не останавливается, не замечает отвращение на чужом лице и рук, крепко сжимающих поводья, и тянется к штанам Наму, ведя пальцами по внутренней стороне бедра. Внезапно возникшее у хозяина желание обучиться верховой езде было вызвано слишком уж частыми походами его любимца на конюшню. Ухён тщетно пытался того отговорить, сохранить хоть одно место во всем владении единственно для них, чтобы туда не ступала нога чужака. Сонгю секунду смотрит с ненавистью на настойчивые проявления ласки со стороны хозяина и, мало задумываясь о последствиях, пришпоривает чужую лошадь с внезапно вспыхнувшей яростью. Кобыла громко ржет и пускается галопом вдоль берега, игнорируя кричащего в ужасе Наму и его неумелые попытки остановить ее. Сонгю не ждет, пока хозяин с матом напополам попросит его спасти ценного гостя, и сразу же забирается на своего жеребца. Конюх видит, как Ухён инстинктивно припадает телом к шее своей кобылы, и это буквально камень с души – не хватало еще, чтобы из-за его секундной слабости, позволившей долго сдерживаемому гневу вырваться наружу, Наму пострадал. Сонгю дает ухёновой лошади убежать чуть дальше, где широкая дорога превращаетсяь почти что в тонкую тропинку, и только решив, что они уже достаточно далеко от места, где столбом остался стоять хозяин, оглушительно свистит. Лошадь Наму сначала переходит на рысь, и только потом останавливается. Наездник все так же держится за шею животного, боясь, что животное вновь сорвется в любую секунду и пустится вскачь. Сонгю слезает со своего жеребца и подходит к дрожащему от страха Ухёну, помогая тому вылезти из седла. Оказываясь на земле, Наму неожиданно смелеет и со всей силы ударяет Сонгю ладонями в грудь, отталкивая от себя.
- Ты ебанутый! – старший пытается подойти к Ухёну ближе, но тот отчаянно вырывается, отпихивая его от себя, - Не тронь меня, блять, уйди! – Сонгю эти попытки отгородиться не останавливают, он подходит к Наму, обнимая того за плечи и сдерживая чужую вырывающуюся ярость и обиду.
- Нам Ухён, заткнись. Немедленно заткнись, - он берет голову парня в свои ладони, быстро целуя в лоб, в нос, в губы, - он может думать все, что пожелает, но ты мой. Меня воротит, когда он к тебе прикасается, - Сонгю внимательно глядит в глаза напротив, продолжая, - и тебя тоже, признай.
Наму выжидающе смотрит в ответ, кажется, решив действительно заткнуться.
- Вот видишь, - Сонгю довольно кивает и еще раз целует Ухёна в губы, на этот раз задерживаясь, углубляя поцелуй и притягивая парня ближе к себе.
Свежий воздух нихуя не прочищает разум. Возможно, виною тому были вовсе не выхлопные газы и желтая пыль, которыми людей пугали с телеэкранов, а чертов Наму – сегодня он был будто в разы нежнее, слабее, хрупче. Вовсе не этот человек пару недель назад без малейших сомнений упал на колени перед Сонгю, принявшись моментально расстегивать его штаны. Такой Ухён пробуждал совершенно иные чувства, мысли. Сонгю пятится назад, ощущая своей спиной шершавый ствол дерева, и меняется с Наму местами, подпирая того к твердой поверхности. Ухён и сам будто медленно едет с катушек, постанывая в поцелуй, когда Сонгю чуть приподнимает его, закидывая согнутые ноги парня себе на бедра. Закономерное возбуждение и тянущее чувство внизу живота требуют мер более решительных, но Сонгю только сильнее наваливается на Наму, надавливая на возбужденный член Ухёна сквозь джинсовую ткань. Никаких лесов и опушек – старшему нужны лишь слегка обозначить свое присутствие, бросить вызов в этой войне. Он впервые позволяет себе сильнее сжать в руках худощавые ухёновы бока, намереваясь оставить на них чуть заметные синяки. Никакой симметрии и чересчур аккуратных контуров. Засосы и укусы для Сонгю все еще под запретом, зато для Наму все рамки, безусловно, отменены. Он жалобно стонет, понимая, что старший всеми силами пытается заставить себя от него оторваться, и крепче хватается за чужую шею, чуть царапая ее ногтями.
- Ты испугался, - Сонгю усмиряет пыл, переходя на легкие поцелуи в шею и частично проговаривая дальнейшие инструкции, - А потом, - он большим пальцем проходится по месту, за которое еще пару минут назад цеплялся мертвой хваткой, - Ты упал. Очень неаккуратно упал.
Хозяин не прощает кобыле эту выходку, приказывая застрелить лошадь. Уже вечером Сонгю приходится вычищать на одно стойло меньше.