Сонгю не собирался тащить Ухёна к алтарю так скоро, он просто прощупывал почву, прислушивался к чужому мнению и тому подобное. Ведь так поступают пары, правильно? Решают все вместе, планируют свое будущее, мечтают о большем. Наму жил сегодняшним днем и о том, что будет после, предпочитал не задумываться. Сначала Сонгю относился к этому мягко, понимающе. В конце концов, никто из старого окружения Ухёна раньше не мог даже представить того в серьезных и продолжительных отношениях, но вот сюрприз – два года игры в любовников, сожителей и, как искренне надеялся старший, в семью. Впрочем, надежды его не оправдались, и Наму предпочитал ставить точку после первых двух определений. Сонгю такое отношение пиздец как ранило, ведь их связывали не какие-нибудь жалкие три-четыре месяца влюбленности и сплошных удовольствий, а два года громких ссор, жарких примирений и честных признаний в любви. Наверное, обида и не позволила мужчине спустить все на тормозах, как это бывало не раз. Сонгю всегда было проще согласиться, остаться виноватым и главным мудаком, но при этом сохранить при себе самое важное – Ухёна. Пусть тот обвиняет его во всех смертных грехах, недостатке внимания или равнодушии, но все равно будет рядом, ведь вместе они найдут выход из любых трудностей. За их общее счастье Сонгю готов был сражаться хоть с целым миром, но не с самим Ухёном.
Наму кричит, что любит, и этого должно быть достаточно. У Сонгю складывается ощущение, что он разговаривает со стенкой, потому что его слова игнорируются напрочь, а если что-то и доходит до ушей младшего, то он ловко оборачивает сказанное против самого парня. Это сложно объяснить словами. Правда. Сонгю бы соврал, если бы сказал, что не чувствует ухёновой любви, но этого мало. Уже мало. Нельзя все время вертеться на одном месте, их отношения должны расти и развиваться. Любить человека – значит хотеть общего будущего, видеть себя рядом с ним через десятки лет, надеяться прожить долгую и счастливую жизнь. Вместе. Сонгю рассчитывал, что старческий маразм Ухёна, собственно, как и его лучшие годы, достанется ему. Это не воздушные замки, не пустые мечты, как выражался младший. Это, блять, планы, осуществить которые Сонгю желал больше всего на свете. Корея излишне консервативная, да, но они живут не в тоталитарном государстве, где каждый твой шаг и вдох отслеживается правительством. Они вполне себе могли скопить немного денег и уехать туда, где люди чуть более толерантны. Проблемы, конечно, все равно останутся, возможно, в некоторых аспектах будет даже сложнее, но Сонгю все бы отдал, чтобы иметь возможность целовать Ухёна вне стен дома, держать его за руку, элементарно обнимать. Пресловутое «педики», вероятно, никуда не исчезнет, но слышаться будет куда реже. Сонгю, на самом-то деле, просто хочет быть счастливым.
- Видимо, я идиот, раз надеялся, что ты меня поймешь. Думаю, в таком случае тебе лучше уйти прямо сейчас. Не трать молодые годы на кого-то вроде меня.
Когда за Ухёном захлопывается дверь, Сонгю стоит не двигаясь еще несколько минут, не понимая, что подтолкнуло его сказать это вслух. Действительно идиот. Он срывается с места и бежит к лифту, наивно полагая, что младший до сих пор стоит там, ждет извинений и обещаний больше не поднимать эту тему. В коридоре оказывается пусто. Сонгю спускается вниз, ищет глазами знакомую красную машину, но находит лишь привычно забитый до отказа паркинг, где одно-единственное пустое место среди рядов плотно стоящих машин выглядит удивительно одиноко. Сонгю вцепляется в волосы руками, с силой их сжимая, и обессиленно приваливается с столбу, опускаясь на бетонный пол.
- Что я наделал… Идиот, - он не плачет, только методично бьет себя по лбу, проклиная собственные глупость и несдержанность. Ухён всегда возвращается. Уходит, хлопая дверью так, что она еще чудом держится на петлях, но возвращается. Этот раз не должен стать исключением, как уверял себя парень. Разница была лишь в том, что раньше младший психовал и убегал сам, а теперь Сонгю буквально выставил его. Но ведь это ничего не значит, да? Нужно перетерпеть пару дней, пока они оба успокоятся. Всего пару дней.
Ту ночь Сонгю глаз сомкнуть не может. Валится с ног от усталости, еле соображает из-за накатывающей волнами сонливости, но пустая половина кровати действует как-то отрезвляюще. Он чувствует себя последним кретином, когда перелезает на ухёнову сторону постели и крепко сжимает в объятиях его подушку. Родной и любимый запах пробивает хлипкую оборону Сонгю, и на глаза совершенно по-дурацки выступают слезы.
Оказывается, не заметить перемены, произошедшие за одну бессонную ночь, мог только слепой. И дело вовсе не в синяках под глазами и опустошенном взгляде – Сонгю выглядел отчаянно с головы до пят. В кои-то веки его помощнику не прошлось разгребать рабочие завалы в одиночку: мужчина обложился бумагами, решив утопить свои переживания в делах. Выходило, конечно, скверно, но так он хотя бы не думал об Ухёне каждую свободную секунду. На часах была половина десятого, когда он наконец оторвался от документов и осмелился взглянуть на экран телефона. Ни одного пропущенного звонка, ни одного сообщения – Ухён его не искал, не терял, не скучал. Сонгю не хочет возвращаться в пустую квартиру, а вера в то, что Наму его там ждет, едва-едва теплилась в душе.
Старший всегда ворчал из-за того, что Ухён закрывал дверь на два оборота, ломая привычку Сонгю переворачивать ключ нужной стороной заранее. Теперь не поддающийся замок был не очередным поводом слегка помандеть перед сном, а надеждой все исправить. В гостиной горит свет, и мужчина ступает по коридору с какой-то опаской. Пусто. Обходит кухню, ванную, кабинет и, наконец, заходит в спальню. Чересчур чисто и аккуратно. Ухён не оставил ничего из своих вещей, и без всего этого хлама да шмотья комната кажется необжитой, посторонней. Сонгю все еще слабо понимает, что натворил; он заваливается на кровать прямо в одежде и почти мгновенно отрубается, по инерции продолжая поглаживать мягкую ткань чужой подушки – ему всегда нравилось перебирать ухёновы волосы, если младший засыпал раньше него. Кажется, от некоторых привычек придется избавляться.
Первую неделю Сонгю убеждает не столько окружающих, сколько самого себя, что у него все прекрасно. Ходит по дому в одних трусах, смотрит допоздна «энимэл плэнет» и мюзиклы, питается полуфабрикатами и отвечает на легкий флирт кассирши из «севен-иллевен» без зазрения совести. Мужчины любят свободу, и он не исключение. Сонгю впервые нарушает свое обещание четко проводить грань между работой и личной жизнью, когда соглашается на предложение секретарши сходить в клуб. Тридцать два – не конец жизни, убеждает она его по пути на вечеринку, и глупо ставить на себе крест из-за одних неудавшихся отношений. Девушка обещает познакомить Сонгю со своей разведенной подругой, и тот соглашается. Почему бы и нет? Он еще раз напоминает себе не брать никаких таблеток из рук посторонних людей и стараться держаться поблизости с секретаршей.
Обещанное знакомство оказывается даже отчасти приятным. У них не возникает проблем с поиском темы для разговора, и половину вечера они попросту изливают друг другу душу. Проблемы Сонгю, правда, меркнуть на фоне многочисленных измен бывшего мужа этой девушки, но она сама вовсе не считает, что он ноет на пустом месте. Брак – шаг ответственный и отважный, поразительно, что на свете еще остались мужчины, желающие связать себя такими узами добровольно, а не из-за случайной беременности. Из клуба они уходят вместе, и девушка даже предлагает Сонгю зайти к ней выпить. Он вежливо отказывается, признаваясь, что еще не готов к новым отношениям, но все же оставляет свой номер телефона.
Ее мягкие губы отдают ананасом и ромом. Сонгю разрывает поцелуй за считанные секунды, прощается и в спешке уходит. К горлу подкатывает тошнота, спровоцированная то ли избытком алкоголя, то ли отвращением к самому себе.

Девушка действительно перезванивает, причем сразу на следующий день. Интересуется, как Сонгю себя чувствует, и в голосе действительно сквозит забота. Мужчина сначала даже опешил: где же те сакральные три дня, которые принято выжидать между знакомством и первым свиданием? Он пытается отшутиться на эту тему и убеждает обеспокоенную девушку, что с ним все в порядке ровно настолько, насколько это может быть возможно, если учесть похмелье и звонок в девять утра. На том конце трубки слышится знатный фейспалм, а сразу после него следом идут извинения. Сонгю находит это жутко милым и, несмотря на раннее пробуждение и адские головные боли, даже не злится. С небольшим опозданием он понимает, что не помнит ее имени – спрашивать приходится будто невзначай. Она подлавливает его моментально, стоит только попытаться направить разговор в нужное русло, но не обижается, а только посмеивается над тем, что старость, видимо, и вправду не радость. Ее зовут Суджон, и они одногодки. Сонгю несколько раз повторяет имя про себя, надеясь, что хоть на этот раз слух и память его не подведут, а потом предлагает встретиться и обсудить наконец что-то помимо их темного прошлого и неудач на любовном фронте. В тот же день Сонгю узнает, что у нее есть пятилетний сын. Никакого заговаривания зубов, недомолвок или аккуратного прощупывания почвы – Суджон говорит все в лоб, стоит только официанту удалиться с полученным заказом. Она не хотела показаться обманщицей, а вчера рассказать о ребенке возможности не нашлось. Мужчина равнодушно кивает, мол, ничего против детей не имею, и спрашивает, как его зовут.
Отношения не клеятся. Они оба это прекрасно понимают и решают пустить все на самотек. Суджон слишком самодостаточная для того, чтобы нуждаться в крепком мужском плече, на которое можно опереться, а Сонгю все еще борется с таким досадным чувством как верность. Он понимает, что это глупо, но ничего поделать с собою не может. Эффект Ухёна – состояние, при котором ты не способен испытывать симпатию к чему-то менее привлекательному, чем твоя бывшая любовь. Развивается этот недуг, вестимо, от месяца до двух лет, после чего достигает критического состояния и ведет с летальному исходу – долгой и мучительной смерти в полном одиночестве. Ни лекарств, ни надежд на ремиссию. Сонгю всерьез задумывается, а не открыл ли он новое психическое заболевание, ведь сейчас народ от какой только херни не лечится, но Ховон, выслушав научные потуги друга, отнесся к ним скептически.
- Ну и черт с тобой, - Сонгю тянется за новой бутылочкой пива, и его руку весьма порицающим взглядом провожают глаза Хои, - Да, знаю, печень и все такое. Тут я тебе хён, а не наоборот, - обыденные нотации Ухёна уже давно заменились ховоновыми лекциями по части ведения здорового образа жизни. Все почему-то считали своим долгом научить Сонгю, как правильно жить, чтобы на смертном одре не жалеть о зря потраченных годах. Откуда столько переживаний? За прошедшие четыре с лишним месяца мужчина на своей диете из рамена и редких угощений в виде хмельных напитков ни капли не поправился, наоборот, даже слегка исхудал, - Кстати, где Дону? Слишком тихо.
- Он по магазинам пошел с… - Ховон осекается, и Сонгю закатывает глаза. Опять. Приехали, - С другом.
- Повторюсь: я не маленький. Говори прямо. С Ухёном, - старший шипит, когда ударяется пальцами об стол, пытаясь открыть бутылку о его край, - Я не умру от одного лишь упоминания его имени. Все нормально.
А это называется ступенями. Примерно так люди смиряются с неминуемой надвигающейся смертью. Отрицание началось еще в первый день, когда Сонгю отчаянно убеждал себя в том, что Ухён рано или поздно вернется; злость проступила позже, отравляла жизнь мужчины несколько дней, заставляя срываться на всех подряд; торг был со своей совестью, мол, я сделал все, что мог, чтобы сохранить эти отношения, и делал это на протяжении двух лет; депрессия была самой продолжительной и, по мнению друзей Сонгю, кажется, продолжалась и по сей день. Смирение – высшая точка. Сейчас все действительно нормально. Сонгю это полностью устраивает. Свои прекрасно, замечательно, восхитительно и необыкновенно он уже пережил – он все равно получил гораздо больше, чем большинство якобы довольных жителей этой планетки.
Желание отдохнуть появляется спонтанно. За свои затянувшиеся европейские каникулы мужчина расплачивался двумя годами работы без праздников, отгулов и выходных, и это, если честно, его подзаебало. Сонгю хочется сменить обстановку и почувствовать себя полноценным человеком. Вне пустого дома, под завязку набитого ненужными и болезненными воспоминаниями, наверное, даже дышаться ему будет легче. Сонгю выуживает из-под кровати маленькую коробку, в которой хранятся паспорта и рекламные брошюры тех курортов, куда он мечтал слетать. Мы мечтали. Сонгю отмахивается от навязчивого и совершенно неуместного местоимения, принимаясь перебирать различные предложения. Тут были и горные туры, и путешествия по самым значимым историческим местам, и экстремальный туризм, включающий в себя бесплатный прыжок с парашютом, но когда он увидел голубое море и ряды миниатюрных домиков, расположенных на горных склонах, сердце предательски ёкнуло. Ухён бредил Италией, без устали рассказывал о красотах, поджидающих там, о вкуснейшей настоящей пицце и пасте, о соборах и прочем, прочем, прочем. Он вспоминает, что Наму тогда даже подобрал им идеальный отель с прекрасным видом, а Сонгю только ухмыльнулся, мол, мы бы с такой частотой выходили из номера, что вид из окна – все, чем бы нам удалось полюбоваться. Медленно, но верно он пополз со своей многострадальной пятой ступени на четвертую, а этого допустить ни в коем случае нельзя. Сонгю глубоко вдыхает, отмахиваясь от воспоминаний, и решает, что именно туда и поедет. Палермо. К счастью или к сожалению, но название того отеля он вспомнить все же не смог, поэтому решил забронировать место непосредственно по прибытию.

Ехать куда-то в одиночестве неловко. С первыми проблемами он сталкивается еще на стадии сбора вещей в поездку, потому что сначала не может отыскать чемодан, потом – впихнуть в него все свое тряпье. Приходится выложить два лишних полотенца, несколько пар с виду совершенно одинаковых джинс и безразмерных футболок всевозможных цветов и покроев. Сонгю не в курсе, за сколько времени нужно приезжать в аэропорт, и в результате сидит как идиот в полупустом зале лишних три с половиной часа; не знает, в каком порядке следует проходить регистрацию, потому что обычно он просто ходит по пятам за младшим, разбирающимся во всей этой бумажной возне; и, разумеется, не имеет и малейшего понятия, по каким критериям нормальные люди выбирают отели. Палермо встречает его обжигающим солнцем, слепящим глаза, и десятком назойливых иностранцев, тянущих его во все стороны сразу по прибытию. Отчасти напоминает Индию, разве что говор у людей здесь более мелодичный, а цены – менее демократичные Ему все-таки приходится воспользоваться услугами таксиста, чтобы не ждать иного транспорта, следующего в город, битый час: Сонгю стоит дольше всех у окна паспортного контроля, пытаясь изъясняться с таможенником на ломанном английском с использованием гугл-транслейтора, при выходе из здания аэропорта крайне комично ломает один из колесиков чемодана, заодно обливаясь дорогущей содовой из дьюти-фри, и у него не остается совсем никакого желания бонусом к этому еще печься под итальянским солнцем, ожидая, пока прибудет рейсовый автобус. Парень с помощью разговорника интересуется у таксиста, не знает ли он случайно недорогие и уютные отели с красивым видом, и тот, заметно воодушевившись, мгновенно давит на газ, пускаясь в красочные описания одного занятного местечка, которое держит его троюродная тетка, но Сонгю, к сожалению, не понимает ни слова, посему лишь согласно кивает и временами вставляет «си, сеньор, си», когда водитель вопросительно на него поглядывает. Тяжело пыхтя, старенький автомобиль лавандового цвета с покатым бампером и скрипящим при попадании в ухабы багажником взбирается на гору, игнорируя назойливые и недовольные клаксоны более молодых и мощных машин. В Мумбаи дорогие и сверкающие автомобили выглядели неуместно и как-то дико на фоне своих миниатюрных и видавших виды предков. Здесь, в Палермо, даже спорткары, стоящие бок о бок с машинами, популярными годах в семидесятых, выглядели совершенно гармонично, будто так и надо. Сонгю с упоением вглядывается в улочки за окном, в аккуратные цветные домишки и откровенно любуется на гуляющих по тротуарам загорелых людей. Хандра, захватившая его еще в самолете, постепенно отступала.
Снаружи отель, у которого Сонгю выгрузил таксист, предварительно всучив ему какую-то бумажку, выглядел как обычный дом. Кремовый, старый и довольно простой. Парень мечтал, что будет жить у престарелой итальянки, содержащей свое жилище в таком виде, что оно было бы буквально пропитано духом этой страны. Возможно, она бы пару раз даже угостила Сонгю своей домашней пастой или выпечкой чисто из-за доброты душевной, проникнувшись симпатией к нему, словно к собственному внуку. Ожидания редко бывают похожи на реальность. По крайне мере, здание отеля походило на достояние старой архитектуры, и это тоже отчасти итальянский дух. Наверное. Внутри все оказалось гораздо симпатичнее: мягкие диваны, интересные картины, много цветов в узорчатых горшках. Коридор разветвлялся около портрета сурового вида женщины, сложившей свои иссохшие и усыпанные перстнями руки на коленях; арка, ведущая налево, открывала вид на аккуратные ряди деревянных шкафчиков, на каждом из которых крепился цифровой замок – что-то вроде хранилища для ценных вещей постояльцев, вероятно. Сонгю поворачивает направо и попадает в гостиную. Ни намека на телевизор или игровую приставку, которые обещали многие хостелы, одни только стеллажи с книгами и причудливыми фарфоровыми фигурками. Между разросшимися до внушительных размеров фикусами была запрятана стойка ресепшена. Молодая девушка, завидев гостя, моментально оторвалась от книги и поклонилась. Неловко, очень неловко. Она заговаривает сначала по-английски, потом – по-итальянски и, кажется, даже по-французски, а Сонгю просто постепенно заливается румянцем из-за своего языкового барьера.
- А как насчет японского? – из смежной комнаты выходит молодой парень, явно обращаясь к ним обоим. Знакомый язык заставляет почувствовать себя свободнее.
- Да, японский бы решил проблему, - Сонгю смотрит на него с благодарностью, получая в ответ довольную улыбку от парня и вздох облегчения со стороны девушки-администратора. Незнакомец объясняется на беглом французском, временами обращаясь к самому Сонгю, чтобы уточнить какие-то детали, а потом радостно хлопает в ладоши, объявляя, что можно заселяться.
Этот энтузиаст представляется Николасом и сопровождает парня прямо до двери в комнату. Прощается еще минуты три, рассказывая о незначительных мелочах и, кажется, ожидая приглашения войти. Сонгю бы с удовольствием захлопнул дверь прямо перед его носом, но благодарность не позволяла перейти на грубость. Мужчина предлагает сходить вечером выпить, ведь не зря же он выбирал отель в квартале, известном своими барами, и Николас с радостью соглашается, обещая проводить его в лучший из них.
Весь вечер Сонгю бесится из-за ужасной говорливости своего нового знакомого. Кажется, его желание отблагодарить было воспринято несколько иначе, потому что малец явно набивался к нему если не в друзья, то в приятели уж точно. Спустя полтора часа и полстакана пива со странным привкусом Сонгю уже знает всю биографию юноши, начиная лет с пятнадцати и заканчивая нынешним временем: тот оказывается ярким представителем нынешней молодежи, желающей не прожигать жизнь в вонючих клубах, а наслаждаться каждым ее мгновением, путешествовать, изучать новое. Стремления эти, безусловно, были достойны похвалы, но Сонгю действительно подзаебался. Он никогда не был против того, чтобы во время беседы в большей мере слушать, а не говорить, но сейчас ему буквально позарез требовалось излить душу. Николас понимает это не сразу, но спешит исправиться, спрашивая, что же самого Сонгю привело в Палермо.
- Любовь и отчаяние, - парень ухмыляется, видя в глазах юнца напротив неподдельный интерес, и продолжает.
Рассказ об Ухёне и двух самых счастливых годах в его жизни умещается в рассказ длиною чуть больше часа; Николас внимательно слушает и перебивает лишь однажды, когда в описаниях Сонгю узнает индийское религиозное поселение, в котором бывал и сам. Старший называет его хорошим мальчиком и шутливо треплет по голове, ведь религия – штука стоящая, если принимать ее дозировано. Неожиданно даже для самого себя Сонгю рассказывает все как есть, не утаивая ни того, что был влюблен в мужчину, ни того, что, кажется, любит его до сих пор. На душе действительно становится легче. Когда мужчина заканчивает грустным «ну вот так я и докатился этого», в мальчишеских глазах, смотрящих на него, разгорается подозрительная хуйня, которой Сонгю, откровенно говоря, ни разу не рад. Парень резко подается вперед и целует старшего, вжимая его в угол. Сонгю ошарашенно таращит глаза и отбивается как может – его хватает секунд на пятнадцать, а потом природа плюс алкоголь берут свое. Юноша торжествующе улыбается и заявляет, что непременно излечит мужчину от несчастной любви. Он в нетерпении переминается с ноги на ногу в дверях бара, пока Сонгю оплачивает счет, и резво тянет старшего к припаркованному на обочине такси – гулять так гулять, к черту автобусы.
Мужчина с порога заявляет, что его вещи еще не распакованы, и Николас послушно ведет его в свой номер. Сонгю снова удивляет самого себя, когда со спокойной душой раздевает почти незнакомого парня – ни привычных проблем с совестью, ни стеснения. Фигура парня значительно разнится с привычной старшему ухёновой худобе. Мужественная грудь, сильные руки и наличие волос, ведущих от пупка к резинке боксеров – Сонгю не имеет ничего против подобного телосложения, но все равно, целуя парня, пытается возродить в голове воспоминания о Наму.
Вряд ли методика лечения от несчастной любви рассчитана на короткий срок, но уже утром мужчина чувствует себя чуть лучше. Раздражающее «Сонкьо» его нового знакомого больше не капает на мозги, и Сонгю почти что готов примириться с такой исковерканной вариацией его имени. Проведенная вместе ночь для мальца становится поводом виться за старшим хвостиком, загружая его ненужной информацией, ну и пусть – тот его большую часть времени даже не слушает. Когда они гуляют, Сонгю слишком погружается в разглядывание местных красот, и голос Николаса очень скоро сливается с пением птиц на заднем фоне; за обедом же парень, к счастью, молчит, отдавая все свое внимание аппетитной еде; терпеть приходится только в постели, но даже с этим можно совладать. Самое приятное состоит в том, что их общение целиком и полностью построено на взаимной выгоде – Сонгю помогает подтянуть младшему японский язык перед поездкой в страну восходящего солнца, в тот, в свою очередь, не позволяет мужчине почувствовать себя одиноким во время отпуска. Однако уже через неделю Сонгю начинает понимать, что устал, и ему срочно требуется небольшая передышка, свободное время, провести которое можно наедине с самим собою. Николас все понимает и ретируется на какую-то водную экскурсию.
Сонгю холоден по отношению к архитектуре. Он все еще не способен уловить разницу между двумя разными стилями или постройками, но атмосфера внутри религиозных зданий его умиротворяет. Палатинскую капеллу он выбирает случайно – та находится всего в двенадцати минутах езды от его отеля, к тому же, в интернете множество восторженных отзывов касательно ее. Сонгю с умным и крайне заинтересованным видом пристраивается к группе японских пенсионеров, надеясь сойти за своего, и ходит следом за экскурсоводом, внимательно слушая историю капеллы. Очень скоро, правда, ему это наскучивает. Мужчина отбивается от стайки бабушек и более внимательно вглядывается в потолок здания, в украшающие его узоры. Когда его сбивают с ног, Сонгю хочет ругнуться по-итальянски, наконец подыскав возможность использовать в жизни знания, полученные от своего нового знакомого, но слова встают комом в горле.
Он сам не понимает, откуда находит в себе мужество заговорить первым. Беседа получается скованной и странной, им обоим откровенно неловко. Правильнее всего сейчас было бы попрощаться и мирно разойтись в разные стороны, тем более, что они оба здесь не одни. Но Сонгю с места сдвинуться не может. Точнее, нет, может. Хочет. Мечтает. Его тело буквально рвется вперед, желая обнять Ухёна, вцепиться в него мертвой хваткой и больше никогда не отпускать.
- Я тебя потерял, - чья-то рука властно ложится на ухёнову талию, и Сонгю кажется, что у него все эмоции на лице написаны, - Знакомый?
- Да, это Сонгю.
Судя по тому, что дальнейших объяснений не последовало, а рука, сжимающая талию Наму, заметно напряглась, притягивая парня ближе к себе, о роли Сонгю в жизни своей нынешней пассии мужчина знал. Лицо последнего показалось смутно знакомым, и, чуть покопавшись в голове, Сонгю узнал в нем начальника Ухёна. Неожиданно. Наму стыдливо прячет глаза и избегает взгляда, и это поведение говорит за него самого.
- Удивительное совпадение. Не будем же мы упускать такой редкий шанс? – Джунёп скалится, словно шакал, и поправляет свои очки. Один уголок губ Сонгю поднимается в ответ, изображая ухмылку, и они пожимают друг другу руки – парень сжимает ладонь ухёнового начальника с такой силой, что того даже слегка передергивает. Будто старые друзья, они договариваются встретиться вчетвером. Сонгю учтиво перенести этот ужин на завтра, коли так, потому что сегодня его друг удит дикую рыбу на каком-то суденышке посреди моря.

Предстоящий ужин как нечто достойное радости не воспринимает ни Сонгю, ни Ухён. По Джунёпу и его игривому настроению, продолжавшемуся все их недолгое общение при знакомстве, можно было судить, что тот находился даже в некоем предвкушении, а «друг» Сонгю так и вовсе загорелся неподдельным детским любопытством, как только в разговоре промелькнуло имя Наму.
- Ого, это двойное свидание, да? Они вместе, мы – тоже, - Сонгю не всегда может определить, говорит парень с издевкой или от чистого сердца, поэтому предпочитает придерживаться правды, не заставляя юношу питать какие-то ложные иллюзии.
- Нет, это матч-реванш. Блядский Джунёп считает, что он тут самый крутой, - старший сердито сжимает в ладони какой-то цветок, сорванный парнем во время прогулки, и растирает по коже едва заметную влагу, выступившую из надтреснутого стебля. Карма непременно расквитается с ним за причинение страданий живому существу, но это все же лучше, чем пытаться сломать хребет непосредственно Джунёпу.
Злость появляется невесть откуда, и, кажется, мужчина с диким треском проваливается на одну из первых и уже до боли знакомых ступеней смирения. Правда, на этот раз причиной становится не расставание как таковое, а то, что жизнь у Ухёна продолжается как ни в чем не бывало. Сонгю хуево читал по лицам и чувствовал настроение людей, поэтому свои выводы основывал исключительно на зрительном наблюдении – Наму, бесспорно, было очень стыдно, когда старший понял, что связывало его с непосредственным начальником. Возможно, их отношения давно уже преодолели определенную планку, после которой людей можно было считать полноценной парой. Пять месяцев – срок вполне достаточный, чтобы успеть наладить свою личную жизнь, вернее, устроить ее с нуля. В подсознание закрадывается гаденькая мысль, мол, а вдруг Ухён и раньше флиртовал со своим начальником, ведь он не раз жаловался Сонгю на недостаток внимания и ласки, на чрезмерную сухость и сварливость старшего. Джунёп старше, но кажется человеком гораздо более активным, нежели Сонгю, и уж тем точно более смешным и добродушным. Хватает каких-то жалких полторы минуты, чтобы отыскать в ухёновом начальнике намеки на все те качества, которых, вероятно, Наму безумно не хватало.
Бред, быть такого не может. Сонгю отмахивается от навязчивых дурных мыслей и выкидывает покореженный цветок на тротуар, дабы тот как можно скорее воссоединился с природой. Ухён достаточно честен и прямолинеен, он бы не стал изменять и уж тем более скрывать факт неверности. За то время, что прошло с момента их расставания, старший напрочь разучился игнорировать свои наклонности старого маразматика; отвык от мысли, что Наму с ним действительно было хорошо, пусть и несколько трудно. Должно быть, эта вечная ревность и боязнь потерять младшего тоже сыграли свою роль при расставании – Ухён мог попросту от них устать.
- Ох, смотрите кто у нас насупился. Воинственный бурундучок, - парень насмешливо тычет указательным пальцем в щеку Сонгю, и тот вынужден смерить его злобным взглядом. Эту ночь они проводят раздельно: старший отмахивается ранним утренним подъемом и неимоверной усталостью, а мальчишка просто не любит настаивать, безропотно соглашаясь с решением человека более взрослого. Странно, что именно взрослым Сонгю себя сейчас и ощущает. Он продолжал бесконечно сравнивать дарджилингские ощущения с нынешними и теперь отчетливо понимал, что энергичный и живой Ухён дарил ему чувство молодости, будто он возвратился на пятнадцать лет назад. Николаса тоже можно было назвать ребенком – шумный, бойкий, неугомонный. Да, он не менее резвый, чем Наму, но близость с ним заставляет Сонгю как никогда ясно осознавать свои уже далеко не юные годы. Это угнетало. Возможно, Джунёп ощущает себя сейчас так же, как и Сонгю полгода назад – прилив сил и страстное желание кого-нибудь любить настолько сильно, насколько это только допустимо.
Перед самим ужином Сонгю даже проводит краткий инструктаж: не задавай провокационных вопросов, не лезь ко мне и, если это возможно, не контактируй с Ухёном в принципе. Последний раз, когда сходились его бывшие и нынешние, ничем хорошим не обернулся. Маловероятно, конечно, что Наму удалось и по сей день сохранить свои собственничество и ревность, но перестраховаться бы не помешало.
С первых минут становится ясно, что атмосфера больше всего накаляется даже не вокруг Сонгю с Джунёпом – те сидят с притворными улыбками буквально до ушей, пытаясь попеременно подкалывать друг друга как можно больнее, а вот гром и молнии окружают Ухёна, не отрывающего свой самый пугающий взгляд от иностранца. Сонгю стало жаль мальчика, он ведь даже ни в чем не был виноват, просто под руку подвернулся удачно, а теперь ему приходилось испытывать на себе праведный ухёнов гнев, причем ничем не оправданный. Однако парень холодного отношения к себе не замечает и только продолжает с горящими глазами слушать корейскую речь – оказывается, он учит и этот язык тоже, посему встреча аж с тремя его носителями становится для него настоящим подарком; когда он что-то не понимает, Сонгю приходится переходить на японский, чтобы ввести мальчонку в курс дела. Наму в дискуссии почти не участвует – пьет винишко, пожевывает хлебные палочки и методично поглядывает на часы. Он влезает в разговор только однажды, перебивая при этом сразу троих говорящих.
- Как давно вы знакомы? – Сонгю не успевает и рта раскрыть, потому что мальчик оказывается резвее, и за это ему хочется дать знатную оплеуху. О его предостережениях младший, видно, забыл напрочь. Ухён, получив ответ на свой вопрос, ничуть светлее от этого не стал; на месте Джунёпа Сонгю бы уже бегал вокруг, спрашивая, что же случилось и не его ли в этом вина. Мужчина ударяет своего спутника под столом по коленке, и тот, чуть вздрогнув от неожиданности, демонстративно надувает губы – жест до боли знакомый, но в его исполнении как-то не пробирает.
Джунёп уходит покурить, и Сонгю вызывается проводить его до террасы по пути в уборную. Он пытается знаками подозвать Николаса, дабы тот пошел с ними, но мальчишка залипает в телефон, проверяя сообщения от матери. Сонгю пытается вернуться как можно быстрее, чтобы выкроить лишние минуты наедине с Ухёном. Видя два свободных места, он автоматически плюхается на то, что рядом с Наму, и не очень верит себе и своим ощущениям, когда чувствует ухёнову руку на своей ноге. Реальность происходящего доказывает смущение младшего. Тот быстро отдергивает руку, поняв свою ошибку, но Сонгю эту оплошность ему не прощает и решает воспользоваться ею совсем ненадолго. Боль, порождаемая этим касанием, кажется, равноценно вспарыванию почти затянувшихся ран – Сонгю отпускает чужую ладонь секунд через десять и поднимает свои глаза на роющегося в телефоне мальчика.
- Николас, пойди оставь компанию Джунёпу. Он там озяб, наверное, на вечернем-то воздухе, - тот послушно встает со своего места и идет на террасу, где сквозь окно виднелась сгорбленная фигура ухёнового начальника.
Когда они остаются наедине, Сонгю складывает руки на столе, чтобы не поддаться искушению вновь коснуться Наму, и серьезно продолжает:
- Джунёп кажется хорошим. Приятно видеть тебя счастливым, - свободно лежащие на салфетке пальцы медленно превращаются в кулаки, и мужчина вынужден вновь спрятать руки под стол, - Но зря ты так злишься на пацана, - Сонгю кивает в сторону Николаса, беззаботно щебечущего о чем-то с Джунёпом и еще какой-то незнакомой женщиной, - Он не плохой, просто наивный еще.
Наму поднимает на Сонгю сощуренные глаза – порицание и злость. Возможно, ревность. Старший видит в этом взгляде нечто вроде «я ожидал, что ты подыщешь кого-нибудь более достойного» и нехотя оправдывается:
- Он молодой, красивый и не требует ничего в ответ. Это неплохой вариант на время отпуска. Я не собираюсь увозить отсюда даже воспоминания о нем, - Ухён в ответ только молчит. На террасе заметно шевеление. Джунёп с мальчиком возвращаются за стол, но Сонгю успевает сказать еще кое-что, - Если ты хочешь, мы можем уйти.
- Что? – у Наму удивленно распахиваются глаза, и Сонгю сначала даже не понимает, почему тот так реагирует. Когда до него, наконец, доходит, старший не может сдержать улыбки. Джунёп излишне вежливо просит Сонгю пересесть на свое место, тот без пререканий возвращается на стул напротив Ухёна, все еще стараясь не показывать рвущееся наружу счастье. Наму подумал о них. Не о нем и Николасе, а именно о них.
Они сидят еще минут двадцать, потом Сонгю, хмуро взглянув на часы, заявляет, что ему срочно нужно уйти по рабочим делам, и мальчик, естественно, вызывается с ним.
- Надеюсь, мы еще встретимся, - прощаясь, он старается смотреть только на Джунёпа, но взгляд все равно предательски соскальзывает на Ухёна. Сонгю надеется, что статистика министерства здравоохранения врет, и от рака легких люди умирают гораздо чаще.

То, в каком настроении Сонгю покидает ресторан, не остается незамеченным. Николас довольно наблюдает за старшим, идущим по тротуару чуть ли не вприпрыжку и впервые не проклинающим тех, кто догадался основать город на горе. Это гораздо лучше удрученного, ссутулившегося и погруженного в свои мысли Сонгю, но как долго подобное состояние продлится? Юноша закусывает губу, вспоминая откровения старшего, касающиеся первых неделях после расставания, то, как он сходил с ума без Ухёна и заливал горе дешевым портвейном, добивая и без того ослабший организм. У Наму новые отношения, в которых он, кажется, был очень счастлив; когда Джунёп рассказывал об их совместных планах, затягиваясь второй по счету сигаретой подряд, он весь светился, значит, этих двоих связывало действительно нечто серьезное. Вряд ли Ухён решится бросить более-менее устоявшиеся отношения ради призрачной надежды вернуть утраченное счастье – отказываться от всего из-за любви логично лишь в молодости, когда у тебя вся жизнь впереди, а эти мужчины поступают трезво и разумно, непременно задумываясь о своем будущем и о том, как принятые решения могут на него повлиять. Николас тяжело вздыхает, когда Сонгю чуть не врезается в столб, потому что в кои-то веки смотрит не себе под ноги или по сторонам, а любуется редкими звездами, способными соперничать с ночными огнями Палермо. Ему хочется предостеречь старшего от свершения возможных ошибок, но маловероятно, что ему слова способны возыметь хоть какой-то эффект. Сонгю безбожно счастливо улыбается и предлагает до отеля добираться наперегонки. Младший вежливо интересуется, откуда столько энергии и куда подевались занудство и хныканье, но мужчина его уже не слышит – Сонгю набирает обороты, оббегая прохожих, неспешно прогуливающихся по тротуару, и парню приходится догонять его с возмущенным «эй, это был фальстарт!».
Сонгю бы бесстыдно соврал, если бы сказал, что после того дня не искал Наму в толпе. Напротив, он высматривал знакомое лицо в любой проходящей мимо группке туристов, следил за каждым, кто одевал рубашки в ухёновом вкусе, оборачивался на якобы знакомый голос. Благо это было нетрудно, ведь основная масса отдыхающих представляла собою либо неутомимых европейских стариков, либо загорелую дочерна молодежь, которую спутать с Ухёном было попросту невозможно. У Сонгю все еще оставался номер телефона Джунёпа – тот, видимо, перестраховался, решив дать именно свои контакты, чтобы избежать возможного общения своей пассии с бывшим за его спиной. Именно это делало номер бесполезным, а Сонгю превращало в некое подобие охотника. Но три дня разведки не дали совершенно никаких результатов, и мужчина решил, что затаиться тоже было бы неплохо. К удивлению, этот метод и принес результаты, пусть и весьма сомнительные – Сонгю не был уверен, кто же в итоге вышел главной жертвой. Он, надувшись от раздражения, выжимает насквозь мокрую футболку, мерзко липнущую к телу, а Ухён лишь смеется, выгораживая преступницу. Наверное, стоило бы поговорить с ее родителями, объяснить, что воспитание ребенка не стоит пускать на самотек, ведь сегодня она обольет незнакомца водой, а завтра уже получит разрешение на ношение огнестрельного оружия по липовой справке. Больше всего на свете Сонгю бесили безответственные родители, ставящие свое желание отдохнуть превыше забот о собственном чаде. Если бы это был его ребенок, он бы тихо-мирно сидел на песочке и строил замки с фортами, а не беспределил, терроризируя окружающих.
От порицания горе-родителей Сонгю отрывает все тот же Ухён, внезапно заводящий шарманку о Николасе. Мужчина с трудом сдерживается, чтобы не ответить грубо или дерзко, потому что не Наму его судить. В конце концов, отношения с этим мальчишкой у Сонгю были на уровне крепкой дружбы с элементами секса, они даже не заикались о том, чтобы пытаться строить нечто большее. В этом вопросе Ухёну он мог предъявить гораздо больше: Сонгю все еще съедала изнутри мысль о том, что Джунёп, возможно, подбивал клинья к Наму и полгода назад, и даже раньше, не отпускала и ревность по поводу чересчур быстро сложившихся между ними отношений. Сонгю безумно хочется видеть младшего счастливым, но, блять, не с Джунёпом. Это низко и эгоистично, но зато правдиво – он не хочет видеть Ухёна ни с кем, кроме самого себя. Наму, будто чуя надвигающуюся опасность, быстро прощается и просит о встрече вечером как раз в тот момент, когда Сонгю открывает рот, чтобы высказать все, отчего душа болит. Возможно, оно и к лучшему.
Это не свидание. Мужчина повторяет себе одну и ту же фразу на протяжении всего вечера, пока он не начинает сама фоном звучать в голове. Просто дружеская встреча. Им действительно есть, о чем поговорить, что обсудить. У Сонгю накопилась тысяча вопросов к Ухёну, пусть большинство из них так или иначе вились вокруг Джунёпа, но все же. Он приходит на полчаса раньше и буквально не находит себе места, отираясь вокруг входа на пляж с крайне подозрительным видом; поправляет воротник рубашки, аккуратнее закатывает рукава, всматриваясь в свое отражение в витрине небольшого магазинчика, разглаживает волосы и успевает три опустошить половину пачки жевательной резинки. Ухёна он и вправду замечает издалека – натренированный взгляд моментально цепляется за яркое пятно в толпе. Красивый. У Сонгю все силы уходят на то, чтобы не улыбаться, словно идиот, пока Наму движется по направлению к нему, потому вместо приветствия он выдает неловкое «отлично выглядишь» и, выдержав странную и совершенно неуместную паузу, интересуется, куда же теперь лежит их путь. Ухён предлагает просто прогуляться и поговорить. Сонгю начинает первым:
– Я так понимаю, наша встреча останется тайной для Джунёпа? Он у тебя слишком ревнивый, чтобы отпустить ко мне добровольно, – он прячет руки в карманы и снова пялится в пол, лишь изредка поднимая глаза на Ухёна.
– Да, меньше знаешь – крепче спишь, - младший пожимает плечами и улыбается, встречаясь глазами с Сонгю.
– Ну, с тобой вообще можно забыть про крепкий сон, – шутка получается слегка нелепой и выходит на автомате. Старшему моментально становится очень стыдно, – Извини, – Наму отворачивается, заставляя еще раз пожалеть о сказанном.
Пауза затягивается, и Сонгю решает, что лучшего момента для того, чтобы удовлетворить свое любопытство, у него уже не будет, поэтому не стоит терять времени.
– А вы с ним давно вместе? – он говорит аккуратно и медленно, тщательно подбирая слова, – Четыре месяца? Пять? Или, может, чуть больше? – теперь старший смотрит Ухёну прямо в глаза, ожидая ответа на, пожалуй, самый больной для него вопрос.
– Три месяца, – звучит неуверенно, – Около двух… Не знаю, – Сонгю удивлен. Он всегда думал, что Наму досконально помнит все даты, связанные с отношениями, включая день первого поцелуя, признания в любви и прочего.
– Ясно, – выдох с облегчением, – Я боялся, что он как-то повлиял на твое решение уйти от меня. Думал, что буду беситься с него еще сильнее.
– Я ушел? Стоять. Вот с этого места поподробнее. – Ухён притормаживает, а его голос становится громче и злее, – Совсем старость не радость? Забыл, как все было? Я ушел, потому что ты меня выставил.
– Я тебя не выставлял. Я сказал, что тебе лучше уйти прямо сейчас, раз ты все равно не видел нас в будущем вместе, – Сонгю спокоен как удав. Он перебесился. У него было пять месяцев на то, чтобы рассмотреть случившееся со всех углов, и теперь он был совершенно уверен в том, что говорил.
– Вот видишь? Я просто сделал так, как ты сказал.
– Поразительная покорность! – Сонгю громко фыркает и складывает руки на груди. Теперь он, кажется, начинает злиться, – А вот Джунёп, видимо, достоин того, чтобы с ним что-нибудь планировать, да?
– Поразительная ревность, – едкое замечание старший пропускает мимо ушей, – Я, кажется, ни словом не обмолвился о каких-либо планах на его счет.
– Зато он готов с каждым встречным делиться своей радостью. Возвращаетесь из совместного отпуска, ты увольняешься, и вы съезжаетесь. А дальше, как и подобает, живете долго и счастливо. Я ничего не напутал?
– Ты пять месяцев назад кое-что напутал.
– И без тебя только продолжаю это усугублять, – злость испаряется моментально. Сонгю не знает, как Наму понимает его слова, но надеется, что ошибочно. Так им обоим будет проще.
– Давай сменим тему? – старший коротко кивает и продолжает идти. Ухён плетется рядом, и никто не решается снова заговорить первым. Они оба будто сидят на пороховой бочке – каждое слово рискует испортить и так непростые отношения.
Сонгю внезапно вспоминает о фильме, который Ухён с таким нетерпением ждал чуть ли не на протяжении месяца, спрашивает, как впечатления. Становится легче. Они обсуждают новости в жизни общих знакомых, шутят над недавней попыткой Ховона порадовать Дону приобретением лысой кошки, обошедшейся ему в круглую сумму. Сонгю признается, что забрал это несчастное животное к себе, потому что Дону сфинксов за кошек как таковых в принципе не считает, но не выбрасывать же это существо на улицу. Теперь у Глори есть компания на то время, пока хозяин пропадает на работе. Говорит о помолвке своей секретарши, об идеях по поводу расширения фирмы. Ухён мало рассказывает о себе и почти не заикается о планах на жизнь после отпуска – Сонгю не лезет к нему в душу и не докапывается, поэтому интересуется вещами, как можно более далекими от этого.
Они заканчивают на новости о том, что Сонёль умудрился получить первое место на конкурсе талантов в школе, удивив всех своими фокусами. Сонгю искренне жалеет, что не видит собственными глазами тех чудес, что пацан творит с картами. Они расходятся на площади, где Ухёну будет несложно поймать такси до дома, а Сонгю нужно преодолеть буквально два квартала до своего отеля.
– До встречи, – Наму останавливается около припаркованной желтой машины с шашечками и оборачивается к Сонгю, ожидая пожелания доброй ночи или чего-то похожего, но ответ его удивляет.
– Можно тебя обнять? – у старшего на лице ни тени улыбки, скорее легкая печаль. Ухён неуверенно кивает. Сонгю, получив разрешение, сию же секунду притягивает Наму к себе. Руки занимают свое привычное положение на талии младшего, но предусмотрительно поднимаются выше, а подбородок удобно устраивается на его плече. Сонгю закрывает глаза, понимая, что это объятие закончится уже через несколько мгновений. Тогда, когда им следует уже отцепиться друг от друга и разойтись, старший чувствует, как Ухён утыкается носом ему в шею, и от этого по всему телу пробегает волна приятных мурашек. Он первым убирает руки со спины Наму, делая шаг назад. Сонгю позволяет себе горько улыбнуться, когда ухёново такси уже скрывается за поворотом.

- Это было опрометчиво, ты же понимаешь? – Сонгю закатывает глаза и отворачивается от Николаса, продолжая расстегивать рубашку. Не хватало еще, чтобы его отчитывал пацан, который младше его лет на десять. Он бросает раздраженное «я сам со всем разберусь», надеясь, что его слова станут точкой в разговоре, - Разберешься? Так же, как и пять месяцев назад?
- Не лезь не в свое дело. Я могу отвечать за свои поступки, - волшебный флёр, ставший последствием недолгого объятия с Ухёном, уже почти рассеялся. Старший планировал уснуть с мыслями о Наму – быть может, тогда бы вечерние впечатления подстегнули сны виться именно вокруг этого момента, рисуя в голове мужчины возможное дальнейшее развитие событий, но неуместные наезды парнишки напрочь убили все прекрасное, что только было.
- Последние четыре дня ты ведешь себя как мудак, - юноша вздыхает и, забираясь с ногами на чужую кровать, обхватывает руками колени. Сонгю будто подменили: он больше не рассказывал об интересных историях из своей жизни и нотариальной практики, не развлекал его странными и порою неудачными шутками, не грустил и не искал спасения в ни к чему не обязывающем сексе. Николас чувствовал себя так, будто перестал быть нужным и полезным. Эти ощущения сложно назвать приятными, - Злой, дерганый, огрызаешься на меня через слово. Сколько мы уже не трахались? Тебе это явно не пошло на пользу.
- Я не хочу, - Сонгю абсолютно честен, разве что тактично опускает уточнение «с тобой», - Не в настроении.
- Из-за него? – голос парня становится на тон выше, а взгляд будто бы тяжелеет, явно сверля в старшем дырку, желая докопаться до истины. Сонгю тяжело опускает плечи, убирая рубашку в шкаф. Он копошится там нарочито долго, не желая встречаться с мальчиком глазами. Николас не видит, как он хмурится и поджимает губы, подбирая правильные слова и стараясь как можно осторожнее обойти правду стороной. Ответ очевиден – да. Миллион раз да. Сонгю не чувствует ни возбуждения, ни элементарного влечения к младшему. С тех пор, как ладонь Ухёна оказалась на его коленке, и где-то вдалеке замаячила надежда на возможность исправить ошибки прошлого, секс и даже элементарные поцелуи с мальчишкой приравнивались к изменам.
- Иди к себе. Время не детское, - Сонгю нехотя оборачивается и присаживается на кровать поодаль от младшего. День оказался безумно выматывающим в моральном плане, и разбор полетов бы эту усталость только упрочил и усугубил, - Поговорим утром.
- Сонгю, - голос младшего звучит где-то у мужчины над ухом жутко вкрадчиво и сладко, - Давай один разочек. Быстро, обещаю, - мальчик нависает над старшим сверху, целует куда-то в скулу, усаживаясь к нему на бедра. Сонгю не открывает глаз и только отрицательно мотает головой. Действия юноши не побуждают к свершениям, только раздражают. Когда Николас тянется пальцами к пижамным штанам мужчины, тот резко ловит его за руку, крепко держа запястье.
- Уходи, я не хочу с тобой спать.
- Прекрасно, - мальчишка вскакивает и отчаянно ищет на полу взглядом свои тапочки, - Ну и пошел ты нахуй. Потом только не приходи плакаться, - дверь громко хлопает, и снизу еле слышно ворчанье девушки с ресепшена по поводу неуважительного отношения постояльцев к чужому имуществу.
Сонгю поворачивается на бок, цепляя пальцами мобильный телефон – там до сих пор целая коллекция неудачных ухёновых селок. Мужчина улыбается, глядя на Ухёна, жмурящегося от бьющего в глаза солнечного света, находит старинное видео-послание для него самого, где Наму радостно шлет сердечки и воздушные поцелуи, и, желая приятных сновидений родному лицу с экрана смартфона, засыпает сам.
Наутро Николасу действительно стыдно. Он извиняется перед Сонгю один раз, но простому «окей, забыли», не верит, посему еще остаток дня ходит за старшим хвостиком, бесконечно, словно мантру, повторяя свое «простипростипрости». Это снова начинает бесить. Мужчина уже напрямую просит от него отвалить, не мельтешить на заднем фоне и дать ему заняться своими делами. Мальчик почему-то решает, что это все игра и демонстративные ответные обидки (детский сад – штаны на лямках), поэтому предлагает обмен. Сонгю уже хочет послать его нахер один раз и навсегда, но предложение оказывается заманчивым – Николас обещает устроить им с Ухёном встречу, взвалив при этом все проблемы с Джунёпом на свои плечи. Старший кивает и соглашается, мол, по рукам, но только не оплошай.
Местом встречи оказывает белоснежная яхта, и одна лишь мысль о ее возможной цене вгоняет Сонгю в тоску. Он старается не трогать ничего лишнего, дабы не отломать у корабля какую-нибудь важную ручку или деталь, поэтому практически весь день проводит сидя на стуле и охраняя удочки – свою и Николаса. Ухён все это время находится где-то неподалеку, не исчезая из радиуса, в котором Джунёп может его контролировать. Вечером, когда снасти бережно сворачивают, и вместо рыбных крючков на столах появляются закуски и напитки, Сонгю с тем же рвением старается держаться от всего колющегося, режущего и бьющегося подальше. Он впервые замечает Ухёна на палубе в одиночестве, когда время уже близится к глубокой ночи. У того в руках бокал вина, а в глазах – непомерная тоска. Наму стоит слегка перегнувшись через борт яхты, вглядываясь в черную толщу воды.
Сонгю аккуратен донельзя. Он убежден, что Джунёп тусуется с молодежью где-то на носу корабля, и ему в принципе незачем отвлекаться от льющегося там алкоголя и заводной музыки. К тому же, Николас обещал сдерживать его всеми своими силами, и в случае опасности непременно подать знак. Они с Ухёном фактически наедине, и никто не посмеет намеренно нарушить их покой. Сонгю подходит сзади, заботливо кладет свою ладонь на поясницу Наму и мягко говорит:
- Осторожнее, - Ухён вздрагивает от неожиданности и оборачивается, чуть не обливая мужчину содержимым своего бокала. Сонгю шутливо отгораживается ладонями, будто оберегая светлую рубашку, улыбается и, подобно младшему, тоже облокачивается о бортик корабля, - Заскучал?
- Моей скуке пошел уже второй час и... - секундная пауза, пока Ухён что-то прикидывает в уме, - Дцатый бокал.
- Надеюсь, ты не собираешься спьяну устраивать переполох, - легкий смешок, - Я бы не хотел, чтобы сюда, к нам, сбегались лишние люди, - поворачивая голову вбок, встречается глазами с Наму. 
- Ты прекрасно знаешь, как я себя веду выпив.
- Сам говорил, что моя старость не радость. Поэтому ничего кроме грустненьких завываний «ю рейз ми апа» не припомню.
- Ну, тебя и твои пьяные странности мне все равно не переплюнуть.
- Хм, резонно, - Сонгю согласно кивает, - Не понимаю, как с этим справляются другие, но мне становится сложно себя контролировать, - Ухён стоит, откинувшись на какие-то коробки, спрятанные под брезентом, и выливает остатки вина из бутылки в свой бокал. Сонгю выпрямляется, отрываясь от бортика, ловко забирает алкоголь из рук младшего и выпивает все залпом. Убирает бокал в сторону и делает шаг навстречу Наму, попутно облизывая губы и довольно улыбаясь. Когда их с Ухёном разделяют какие-то жалкие сантиметров десять, Сонгю уверенно кладет руки на талию младшего, а сам наклоняется ближе, касаясь своей щекой чужой, - Надеюсь, это считается.

Сонгю считает себя хорошим человеком. По крайней мере, он старается быть таковым: не злословит за спиной, не лжет, не плетет интриг и, можно сказать, живет фактически по тем заповедям, что людям толкает религия. Его даже сложно упрекнуть в пункте «не возжелай жены ближнего своего», потому что Ухёна первым нашел именно он, а не какой-нибудь Джунёп, и не будь от того ответной симпатии, то мужчина бы уже давно перестал лезть в чужое счастье. Хорошо, с мужеложством, возможно, есть небольшие проблемы, но пусть в него кинет камнем тот, чья душа не запятнана ни одним грехом. В остальном же Сонгю старался соблюдать образ доброго самаритянина и истинного христианина, пусть даже и верил скорее в карму, нежели в мужика на небесах, но, блять, с какой же страстью в ту секунду он молил о мучительной смерти для Николаса и Джунёпа вместе взятых. Выпускает Ухёна из своих рук нехотя, со страдальческой миной на лице, но младший уже прячет свой взгляд, не оставляя возможности извиниться хотя бы так.
Странное чувство вины не отпускает Сонгю два дня. Его разрывало то ли от желания извиниться перед Наму за свою глупость и чрезмерную настойчивость, в конце концов, тот все еще состоял в своих блядски счастливым отношениях с боссом, и это могла быть практически измена, то ли коробило из-за того не случившегося поцелуя. Старший, честно говоря, очень соскучился по губам Ухёна, даже изголодался. Один их вид возрождал в голове, как оказалось, все еще свежие воспоминания о том, насколько сладки были поцелуи, насколько невозможны были ощущения, побуждая невольно облизываться и глубже дышать. Сонгю не может сосредоточиться ни на книге, каким-то чудом попавшей в его до отказа забитый вещами чемодан, ни на стареньком фильме, транслируемом по комнатному телевизору; трудно оказывается даже говоришь, не путая при этом слова в предложении и не заменяя их на совершенно другие, неподходящие по смыслу.
Проветриться – всегда лучший выход, и если открытого окна недостаточно, то воздуха на улице определенно хватит для того, чтобы облегчить даже самый загруженный разум. Сонгю вываливается из своей комнаты в таком виде, в котором в Пусане не осмеливается даже идти выбрасывать мусор – огромная и совершенно безвкусная серая толстовка с потускневшим принтом (когда-то там была изображена симпатичная девушка, но сотни неправильных стирок лишили ее улыбку большей половины белоснежных зубов, а ее саму оставили одноглазой), привычно драные джинсы и спизженные у кого-то (кажется, мужчина взял их у Дону ради благой цели, но благополучно забыл вернуть) кеды. Европейскую полицию называют одной из самых добросовестных, ведь раскрываемость – высший пилотаж, да и работают эти ребятишки безотлагательно, не отвлекаясь на пончики и разборки в гетто, но мужчину на улице почему-то никто не останавливает и документами не интересуется, причем зря. Сонгю выглядит подозрительно, ведет себя дергано и двигается опасливо, постоянно озираясь по сторонам, а еще собирается совершить самое настоящее преступление. Да, оно не противоречит уголовному, административному или гражданскому кодексам, но если судить чисто по-человечески, то оно аморально и некрасиво. Сонгю умышленно провоцирует полицию остановить его, чтобы потом списать собственную трусость и нерешимость на повиновение воле знаков свыше, но даже когда патрульная машина притормаживает рядом с ним, то люди в форме всего-навсего спрашивают, не заблудился ли он, может, им стоит его подвезти до отеля? Мужчина отрицательно кивает, потому что не понимает ничего, кроме «а ю нид хэлп?», и шагает дальше. Еще не все потеряно: до ухёнового дома несколько кварталов, а эта машина не единственная прочесывает улицы ночного города. Но когда для достижения конечной точки маршрута остается только дорогу перейти, Сонгю вновь тормозит и прикидывает, как бы ему отсрочить неизбежное и, если повезет, обеспечить себе логичное алиби. Мимо проходил – не вариант, их дома разделяют чуть ли не полгорода пути; соскучился – навязчиво да излишне самонадеянно; решил скрасить одинокий вечер – да что за хуйня вообще такая? Он вовремя замечает магазин органической пищи, коих по городу разбросано очень немного, и решает, что легенда будет виться вокруг него. Сонгю за бешеные бабки покупает там ярко-зеленые яблоки, творог и натуральный йогурт со свежевыжатым фруктовым соком вперемешку. Покупки упаковывают в очаровательный бумажный пакет, с которым и в гости наведаться не стыдно. На душе становиться легче, и даже звонок в чужую дверь ему дается без особого труда.
Ухён смотрит растеряно и (боже, лишь бы мне не показалось) радостно. Сонгю как можно более непринужденно приваливается к дверному косяку, но его сосредоточенное лицо и неожиданно важные и серьезные слова резко противоречат расслабленной позе.
- Доброй ночи. Извини, что без предупреждения. Я должен извиниться за то, что было на палубе. Я этого не хотел, - он резко осекается, исправляя ошибку, - То есть, очень хотел, но не подумал о том, каково могло быть тебе, - есть еще много того, что он хотел бы сказать. Например, пообещать взять вину целиком на себя и ни в коем разе не выставлять Наму провокатором, однако все последующие слова тонут в резком поцелуе.
Ухён втягивает старшего в дом силой, попутно снимая с его головы идиотский капюшон, и впивается губами так, что становится дурно. Сонгю отвык от этого напора, накала страстей и чувств. На какие-то секунды он даже забывает, как целоваться. Быстро проходится пальцами по изящной линии челюсти младшего, стискивает подбородок крепче и на мгновение отрывается от мягких, вкусных губ, на одном дыхании выдавая и без того ясное «я люблю тебя, люблю». Пакет падает из рук, со звоном встречается с полом и мгновенно темнеет, намокая из-за разлитого йогурта. В воздухе появляется едва ощутимый аромат персиков, а белая вязкая жидкость задевает подошвы обуви старшего. Ухён к стене пятится сам, утягивая вслед за собой и Сонгю; мужчина наступает во фруктово-молочную лужицу и недовольно выдыхает в поцелуй. Стягивать кеды приходится вслепую, стаптывая пятки и плюя на шнуровку. Наверное, теперь возвращать их Дону было бы настоящим свинством.

Ветер крепчает. Краем уха Сонгю слышит, как приоткрытое окно в гостиной напоминает о себе тихим скрипом ставней, и собственной кожей ощущает, насколько ночью здесь холодает. Ухёновы руку блуждают по талии старшего, согревая, плавя кожу под собой, мягко оглаживают спину, разгоняя, заставляя сомневаться в причинах возникновения мурашек – Сонгю прекращает пенять на прохладу, ведь гораздо более вероятным кажется вариант с удовольствием, которое дарят даже элементарные касания, когда дело доходит до правильного человека. Страшно представить, сколько они упустили из-за своей глупости, его упрямства и ухёновой принципиальности. Сама судьба будто бы дала им шанс исправить эту ошибку, сущее недоразумение – Сонгю никогда прежде так отчетливо не понимал, что Наму был буквально создан для него, ниспослан свыше и тому подобное. Отказаться от него было равноценно плевку в сторону всех существующих божеств. Любить настолько сильно кажется попросту невозможным, и тут приходится признать скудность сразу двух языков: ни в корейском, ни в японском нет слова, способного предать всю палитру чувств или объяснить суть этой непреодолимой химии между ними.
Сонгю соскальзывает с чужих губ, лениво двигаясь вдоль линии подбородка и сползая к шее. Он проводит языком от впадины между ключицами к кадыку, наслаждаясь каждым выжатым из младшего стоном; кусает тонкую и, что удивительно, нетронутую кожу на шее, посмеивается, слыша ухёново шипение, и извиняется, расплачиваясь десятком поцелуев за каждый укус. Это можно назвать азартом, безрассудством или же собственничеством – все в равной мере является правдой, но Сонгю предпочитает считать это внезапным вдохновением. Шея младшего буквально полотно, причем нетронутое, девственное, и это настолько неправильно, что возмущение аж наружу рвется. Еще несколько медленных, оценивающих поцелуев: старший выискивает место получше, чтобы никак не скрыть и уж точно не оправдаться. Ухён стонет сквозь улыбку (Сонгю ее не видит, но безошибочно чувствует), когда чужие губы становятся решительнее, грубее, требовательнее – они оставляют после себя заметные следы и искривляются в самодовольной ухмылке, наблюдая результаты своих трудов. Темно-фиолетовые отметины, словно подгнившие лепестки, аккуратной дорожкой тянутся вдоль выпирающих ключиц. Сонгю горд собою несказанно, и глаза практически светятся от счастья. Ухён может пойти на попятную в любую секунду, если вдруг того пожелает, но деваться ему будет некуда: художества старшего не прикрыть легким шарфом и не замазать тональным кремом. Сонгю снова распрямляется, коротко и сухо целует Наму, заглядывая прямо в глаза. Его вопросы не терпят отлагательств, собственно, как и желания.
- Ухён-а, - их губы разделяет едва ли сантиметр пространства, и эта близость позволяет говорить негромко, не утруждая севший голос, - Ты же понимаешь, что утром я никуда не уйду? Без тебя я больше вообще никуда не уйду.
- Да, потому что если ты так сделаешь, то это будет последнее решение в твоей жизни, - младший серьезен как никогда. Все сомнения отпадают мигом, развязывая Сонгю руки и предоставляя полную свободу действий.
- Я скучал по твоим жутко возбуждающим угрозам, - сдавленный смешок и исчезающие из-за счастливой улыбки глаза. Сонгю чуть присаживается, умудряясь поднять закономерно охуевшего Ухёна на руки, и уверенно шагает куда-то вглубь дома, подыскивая нужную комнату. Младший вовремя входит обратно в колею, собираясь с мыслями, и указывает на нужную дверь.
За ней – спальня с большой и пышной кроватью, на которой, вероятно, Ухён не раз спал с Джунёпом, но эти мысли мужчина отчаянно гонит прочь из головы. Главное, что сейчас и отныне эти тело и душа будут принадлежать исключительно ему, причем целиком и полностью. Он ласково кладет Наму на кровать, нависая сверху и жадно разглядывая то, о чем еще утром мог только мечтать. Губы вновь возвращаются к поцелуям, затрагивая уже грудь и впалый, идеальный живот Наму; за каждым касанием кроется свое «люблю», «обожаю», «боготворю», «без тебя умираю», и грудь буквально разрывает изнутри от желания доказать правдивость этих слов действиями. Оттягивая свободные домашние штаны, он опускается до линии боксеров, стараясь не упустить ни миллиметра любимого тела; снова легко кусает выпирающие тазовые косточки, на этот раз скорее щекоча и дразня, а не причиняя неудобства. Ухён тянет к нему свои руки, обхватывая ими щеки и подзывая выше. Чужие ногти слегка царапают грудь старшего, украшая бесцветную кожу алеющими ровными полосками. Силясь дотянуться до губ Сонгю, Наму приподнимается, выгибаясь в спине, и мужчина подкладывает под нее руку, чтобы иметь возможность быть еще ближе. Вторая рука спускается вниз, сначала поглаживая ухёновы бока и живот, а после – оттягивая резинку фирменных боксеров и касаясь члена младшего.
Признания в любви сейчас были бы неуместны, но Сонгю едва ли не умирает от переполняющих его чувств. Наму прерывисто стонет и глубоко дышит, отзываясь на каждую ласку, и слова вылетают из старшего даже против его воли:
- Моя детка.

Это ничуть не надоедает. Сонгю знает себя, знает, насколько быстро он устает от различных вещей, людей, занятий. Крайний срок – 3 месяца, по истечению которых обычно пропадала любая страсть, включая малейшие намеки на нее, и на это место приходило безразличие, точнее, даже раздражение. Ухён, если учесть весь тот ворох проблем, шума и заморочек, что он приносит вместе с собой, является самым выматывающим из увлечений старшего, но одновременно и самым приятным. Наму думает, что он один тут ставит рекорды и испытывает свою терпеливость, но на деле же они оба мысленно удивляются невесть откуда взявшимся силам, позволяющим продолжать эти отношения, невзирая на мелкие стычки, частые ссоры и нередкие несовпадения мнений и интересов. Последние три фактора, кажется, на общение двух людей должны влиять исключительно пагубно, ведь не зря появилось выражение о том, что кто-то не сошелся характерами. Люди и после десятков лет брака расходятся, оправдывая себя этой глупой фразой, будто понять это раньше не представляется возможным. Даже за два года можно притереться так, чтобы жить буквально душа в душу: Сонгю все еще бесится с некоторых ухёновых привычек и повадок, но без них ему уже становится тошно. Даже самые раздражающие заскоки младшего, из-за которых чуть больше года назад его хотелось выставить за дверь, теперь были донельзя любимыми. Ошибочно было бы полагать, что случившийся пятимесячный разрыв стал требующейся в любых отношениях передышкой. Сонгю не надо было отдыхать от Ухёна лишь для того, чтобы не пропадала искра. Наслаждаться Наму можно круглыми сутками без передышки, и для этого совсем не обязательно разбегаться по разным концам города, дабы случайно не надоесть друг другу. Сейчас больше всего на свете Сонгю сожалеет о потерянных часах, днях, месяцах, наверстать которые им еще предстоит.
Как и ожидается, Ухён работает на опережение. Утренний минет – один из тех приятных бонусов, что влекут за собою отношения с Наму. Может, в обычной жизни он и кажется эгоистом, круглыми сутками говорящим исключительно о себе любимым, но в постели в нем просыпается сущий альтруист – все для Сонгю, абсолютно все. Старший этим наслаждается и откровенно пользуется, но все же старается соблюдать некую честность, и внезапных удовольствий перепадает и по ухёнову душу.
На признания тире откровения младшего Сонгю реагирует широкой улыбкой, молчаливым аналогом «боже, ты не представляешь, насколько это взаимно», и целует куда-то в висок, прежде чем нехотя подняться с кровати. Одежду, включая носки и первым делом сброшенную вчера толстовку, он находит заботливо сложенной на стуле и искренне надеется, что за три года порознь Наму научился распоряжаться вещами бережно не только во время генеральной уборки, но и в будние дни. Ухён подтягивается на кухню как раз в тот момент, когда Сонгю с крайне сосредоточенным лицом мешает одну половину купленного творога с найденным в чужом холодильнике йогуртом, а другую – с клубничным джемом. Младший сначала кулинарных изысканий своего мужчины не замечает, но потом, когда они усаживаются за стол, со странным выражением лица воротит от них нос и косится с подозрением на Сонгю, уплетающего свою мешанину за обе щеки и утверждающего, что это пиздец как вкусно. Ухён сдается, когда старший вертит ложкой у его лица, приговаривая «самолетик заходит на посадку»; Сонгю со счастливым видом глядит на Наму, тщательно пережевывающего его стряпню, а потом несмело спрашивает мнения о ней. Ухён внезапно очень неприхотлив, просто жует и не возмущается, а на вопрос старшего отвечает, неоднозначно пожимая плечами, мол, сойдет, расслабься.
Завтрак оказывается прерван поворотом ключа в двери. От прежнего приподнятого настроения Наму не остается и следа, сам Сонгю тоже становится серьезнее, отодвигая от себя еду и вылезая из-за стола. С Джунёпом он сталкивается лицом к лицу в гостиной: один – радостный, загоревший, готовый поделиться счастьем и впечатлением от поездки со своей второй половинкой, второй же стоит, скрестив руки на груди, и своим решительным видом лишь нагнетает обстановку. Джунёп ставит сумку на пол, коротко кивает в знак приветствия и заговаривает первым:
- Я так понимаю, нам нужно поговорить, да? – Сонгю молча проходит в сторону дивана и садится напротив кресла, в которое грузно опускается ухёнов начальник. На младшего мужчина бросает один-единственный взгляд, подзывающий сесть к нему, ведь разговор касается всех троих. Наму опускается рядом с Сонгю, держась достаточно отстраненно. Внезапно становится стыдно перед Джунёпом за ночь, проведенную здесь, в его доме. Все-таки трахаться на чужой территории было крайне некрасиво.
- Во-первых, позволь извиниться, что все так вышло, - Сонгю ссутулится, сцепляет руки в замок и опускает глаза, примерно понимая, каково же сейчас Джунёпу. Удивительно, что он держится настолько спокойно, - Я не планировал гоняться за Ухёном, портить вам обоим жизнь и тому подобное, но подвернувшейся возможностью пренебрегать не стал. Думаю, ты отчасти понимаешь меня, возможно, даже больше, чем я могу представить, - он серьезно заглядывает Джунёпу в глаза, продолжая, - Во-вторых, я уверен, что ты хороший парень, и, вероятно, я проигрываю тебе во многих аспектах, но мы с Ухёном возвращаемся домой вдвоем. Вместе.