Его жизнь граничит с черно-белым немым кино и размытыми фотографии детства, когда вместо улыбки ладонью закрывал объектив. Его жизнь — больше или меньше, там сгустки серого, кроваво-красного, они мешаются и создают новое, но Джехён — это забытое старое. Назови причину — не ответит, назови вопрос — промолчит, он не любит пускать себя туда, где жизнь простирается лишь стечением обстоятельств и называется яркими впечатлениями. Ему по душе скупая сухость асфальта и мягкое одеяло в собственной обшарпанной квартире.

Ему часто говорили, что ему играть надо, что группа — это не просто хобби или развлечение, что это может стать частью его мира, частью всего, но он ведет головой и светлые, почти золотые, волосы, обсыпаются на лоб потоком несдержанных давно обещаний. Он смотрит в зеркало и не видит ничего, кроме попыток спасения, хотя цитата и голос в голове не его, он красивый и сам тот парень был в жизни местом чуть более значимым, чем просто прохожий.

Из места на место, не то чтобы переезжал слишком часто, но путался в людях и менял группы одна за другой. Сначала ему нравилось и он играл пока не сводило пальцы, а потом перестало интересовать и больше не зажигалось. Внутри не было ни огня, ни искры, зияющая пустота с надеждой найти свое место среди обломков старых воспоминаний. Джехёну давно за двадцать, жизнь бьет не ключом, а ржавыми гвоздями и разочарованием на кончиках теплых пальцев.

Вокруг люди туда-сюда шагают, город большой, просторный: мать всегда говорила, что Сеул забирает не только первые вдохи, но и последние выдохи. Джехён думает, что она права. Дышать трудно, хочется снова уехать и подальше, хочется потеряться среди толпы и капюшоном закрыть себя от ярких вспышек лунного света.

Открывает ключом входную дверь и игнорирует сообщения в телефоне, блокируя дисплей. Там выкинутые за дверь люди, даже если грубо и не так, как они того думали, то Джехён думал иначе. Просят вернуться, забыть или обиды или рассказать о проблемах. В голове вертится единственное «проблема, если честно, во мне», и больше ничего.

Тишину разрывает монотонный голос гудящего телевизора и подогревающееся еда в микроволновке. С девятнадцати живет один и даже не звонит собственной матери, которую любит. Вопрос «зачем?» застревает в гортани каждый раз, как только она спрашивает у него о его делах. Вокруг ног бегает и возится маленький котенок, которого Джехён тихо и со скрипом собственного голоса зовет «Локи». Куда же без тора и марвел, куда без странных имен и странных окрасов.

Старый диван и ничем не отличающаяся обыденность. Где-то в углу валяются купленные недавно выпуски манги, которые надо прочитать, но лень. У Джехёна в голове хаос, а в жизни — такой же беспорядок. Вместо улыбок подорванные нервы и куча недописанных мелодий. Не знает ни смысла, ни того, почему так делает. Он ищет что-то свое, такое же родное и красивое, чтобы в груди зажимало от радости. Чтобы пальцы дрожали, чтобы они немного до крови и мозоли на утро. Джехён играть любит больше жизни, но не срослось.

Засыпает где-то в час ночи, забыв выключить и телевизор, и убрать кота из под бока, чтобы не раздавил. Тот мурчит громко и мягко лапами дотрагивается до открытого участка кожи на ребрах, когда майка задирается вверх.
Звонок в дверь разрушает не только чужие сновидения, но и чужое спокойствие. Джехён матерится, идет к двери, попутно пытаясь правильно нацепить очки, которые потерял в какой-то жопе. Ну блять. И просто автоматом дергает за замок и ручку, ахуевая практически сразу, как только увидел чужую светлую макушку. Очки тут же ровно садятся на носу, а Джехён замирает, пытаясь удержать на ногах не только себя, но и падающие штаны.

— Ёнхён? — а тот без слов заваливается в чужую квартиру, хлопая дверью. Джехён не спрашивает откуда знает адрес, наверняка спросил у матери, с которой еще в детстве имел хорошие отношения (в отличие от самого Джехёна). — Только такие, как ты, заваливаются в три ночи к таким, как я, домой, — игнорирует внутри то, что болит, игнорирует то, что у Ёнхёна теперь рост выше и телосложение крупнее. Игнорирует, что тот вырос и они не виделись с выпускного класса. Джехён игнорирует все, кроме самого Ёнхёна. Тот яркий даже при слабом свете телевизора, он такой, что теплом веет и хочется разговаривать долго. Хочется предложить и чаю, быть может, немного чего-то еще, но у Джехёна вина вязнет вместе с искренностью где-то в горле.

Сам парень растрепанный и помятый, у него след от пульта на щеке и заляпанные пальцами стекла круглых очков. Локи крутится и нюхает другого, заставляет Джехёна нервничать и раздражаться, тут же забирать его на руки и оттягивать, потому что ну да, ну надо же полизать щеку именно в такой момент. Господи, за что.

— Либо говори зачем пришел, либо вон дверь, я спать хочу, — Джехён грубый, он не замечает, что Ёнхён становится на уровень рядом и открыто, без стеснения, смотрит в глаза. Это вызывает неловкость. Ёнхён не изменился, ни капли, а в Джехёне моря потонули еще в те самые шестнадцать. Там корабли и старые поломанные шлюпки, густая пена, которая остатками позабытых желаний скребется под венами напускной самоуверенностью. Там много всего такого, что лучше не видеть и не открывать, поэтому на шаг назад и ничего больше, даже если тот, другой, думал, что выйдет, Джехён знает — ни за что.

Джехён в нем прожигает километры внимания, пальцами тянется к остаточному терпению, будто бы проливает на себя стакан водки — резко перестает дышать, а потом и соображать тоже. Он Ёнхёна лет сто не видел, не ощущал и не мог понять, что поменялось, но сейчас смотрит и понимает, что абсолютно ничего. Между ними, разве что, пропасть какая-то. У Джехёна за это время образовалась сточная канава и маленькая горсть спаленных другими мечт, а у того, другого, все такое же солнце и весна в углах губ. Джехён — это море и всегда им остается.

Пытается подойти ближе чтобы рассмотреть листки и ноты, улавливает запах сигарет, морщится ненароком, но не отходит. Все кажется приятно-непонятным, пугает в нем того самого загнанного в угол кота, который умеет только шипеть и царапаться. Ему хочется убежать и не разговаривать, хочется протереть глаза и сделать вид, что чужой запах сигарет и сырости — не ёнхёнов запах.

Весь этот хаос в квартире перестает иметь смысл, теряется обыденность, становится на план нечто большее, словно перед глазами уже четкая картинка — недосып, репетиции и знакомство с новыми людьми. У Джехёна с людьми, если честно, никогда не ладилось. И он сейчас падает ореховым промежутком между его открытых ключиц, бредет дальше по светлым волосам, кажущимся на свете желтой лампы какими-то бронзовыми, а потом ведется и думает, что проебался. Думает, что проебался уже тогда, когда вздергивает бровь и тонкими пальцами выхватывает у того из зубов ручку.

— Недооцениваешь, что ли? Придурок, — он видит в Ёнхёне желание сказать «сам такой», от чего улыбается — эта улыбка проявляется незаметно и она настолько мягкая, что он поражается ею сам. Между ними стираются грани, проводится вместо черной линии белая, светофор  уже не на красном, а на зеленом (и когда он успел так быстро повестись?).

Джехён не признает, что в его груди сейчас помещается счастье — оно маленькими крупинами рассеивается вокруг позвоночника и идет дальше к ногам и мозгу, позволяя брать гитару в руки. Он начинает и даже не сбивается, пару раз пройдясь глазами по нотам, но играет половину, а потом тяжело вздыхает. Снова скользит по тому, кто уже на диване рядом с довольным еблом сидит и скалится. Ему вдарить хочется неожиданно сильно (за то, что в равновесие врывается, за то, что светом его пустоту рассеивает, за то, что просто пришел и думает, что можно, а он позволяет).

— Я помогу, но обещай что потом отъебешься, мне это неинтересно, — врет-врет-врет, он равнодушием давит на того, кто с детства его знает. Давит на его плечи пальцами, отталкивая на подушки сзади, сразу реагируя на то, как пальцы  (теплые, горячие, черт) сцепляются на холодном худом запястье. Взгляд через очки блестит и кажется еще ледянее, но на самом деле у него в висках удар волнения, а еще — недопонимание. Сказать бы, что, блин, может отпустишь, но смотрит? И с чего, блять, у них такие отношения.

Встает с кровати, вырывая запястье, плетется и шаркает босыми ногами по полу, сразу беря две банки пива из холодильника. Одну отдает Ёнхёну, а вторую берет сам. Локи прыгает на коленки, уютно устраивается и мирно засыпает, а Джехён не может и глазом моргнуть от напряжения, повисшего в их комнате. «Ладно, сейчас оденусь и пойдем».
Джехён бредет до комнаты, где скидывает что попало на кровать — большую и пустую, там одеяла цвета мрамора и красивый бежевый — накидывает свитер в два раза больше и джинсы-модники, где драные колени и просвечивающиеся вены на бледной коже. У него все еще неловкость стынет в венах, пробегается ручьями по затылку и отдает в правое плечо. Ему слишком сложно общаться.

Улицы пахнут зимой и холодом, там словно на градус ниже обычного и паленое дыхание с ветром. Ветер ковыряется в волосах и внутренностях, выуживает на поверхность секреты и  тайны, а еще — запах светлого пива, который Джехён закусывает мятной жвачкой. Ёнхён останавливается возле подъезда и достает сигарету, в то время как Джехён становится прямо перед ним, вдыхая и выдыхая никотиновый запах. В какой-то момент его сбивает проходящая мимо пьяная пара, плечом ударяя и отталкивая вперед — он ложится на Ёнхёна всем телом и давит к стене, практически губами вырывая из его рта очередной выдох.

Даже сказать нечего, проглатывает все слова и предлоги, опирается ладонью о сухой кирпич и отходит назад. Поправляет пальцами съехавшие очки и гитару, которую решил взять с собой. Он не хочет идти туда, где никого не знает, поэтому хватает Ёнхёна за руку сам, таща за собой. Ни слов, ни разговоров, он приводит его на мост, где абсолютно никого и плюхается на промерзшую траву.

— Давай начнем здесь, а потом уже к твоим ребятам двинемся, ладно? Предупреди их, что ли, а то с ума сойдут, что ты их на какую-нибудь бабу променял, — даже не смешно и он не смеется, хрипит от мороза, доставая из футляра гитару. Зажимает меж зубов медиатор, сразу залезая за нотами, а потом отсчитывает такт ногой: начинает плавно и медленно, подпевает тихо и незаметно, прикрывая глаза. Ему не нужно видеть, чтобы знать, куда двигать пальцы — все происходит по инерции. Он слышит разговор Ёнхёна совсем недалеко, останавливается на пару минут, переворачивая страницу, и начинает заново (и так каждый раз через пять минут, повторповторповтор). Ощущает нутром, что тому, другому, есть что сказать, поэтому останавливается. «Если есть вопросы, то ты можешь задать, не ударю».