носить перчатки хочется не только на работе. мягкой тонкой тканью касаться того, что до смерти мерзко трогать голыми руками.

все картины из детства идут под аккомпанемент бешеного биения собственного сердца. иногда от радости – когда любимая учительница хвалит доёна перед всем классом, у которого алеют щеки от стыда и пальцы, дрожащие от волнения, мнут подол рубашки. чаще от страха – когда время на часах переваливает за восемь вечера, а мамы все еще нет дома, и тишина заставляет доёна задыхаться тревогами. или когда в пустом школьном коридоре его ударяют, мимо проходя, плечом, и очки дергаются на носу слишком сильно, поэтому доён роняет книги из рук, чтобы удержать свою драгоценность от падения. остаться почти слепым в шаге от того, кто желает тебе зла, нельзя.

ему сполна хватает родительской любви, несмотря на отсутствие отца в жизни; тому было то ли тотально наплевать, то ли он вообще был не в курсе – тема запретная, и в знак уважения к матери доён не поднимал ее ни разу в жизни, о чем жалел в глубине души. зачитываясь книжками по психоанализу лет в пятнадцать, он считал, что все проблемы в его жизни вышли именно из детской травмы. из-за нехватки баланса, из-за недолюбленности несуществующим отцом, из-за перелюбленности сверхзаботливой мамой.

от неприязни к тишине доён так и не избавился с возрастом, ему нравится засыпать под белый шум – дождь по карнизу, тиканье часов или движение дороги за окном. он давно не носит очки: однажды они разбились вдребезги, и собирать осколки с пола трясущимися руками было пыткой. доён отвык мять края отглаженных рубашек и бегать взглядом по сторонам нервно, не решаясь посмотреть в глаза.

он скучает по временам, когда не копался в природе собственных чувств, не искал им причину, не думал о последствиях. смеялся, если кто-то из одноклассников спотыкался об порог кабинета, и плакал, если в нос прилетало мячом на уроках ненавистной физры так сильно, что кровь на белоснежную футболку лилась.
«мне смешно, когда другим людям больно – это значит, что я плохой человек? я не умею терпеть причиненную кем-то боль – это значит, я слабый?»

доён думал когда-то, что отличные оценки по всем предметам его спасут, но они делают только хуже, дарят на выпускной из средней школы комплекс отличника и всеобщую зависть. у доёна красивый почерк, аналитический склад ума и дедлайны, которые никогда не горят. у него почти нет друзей, но есть пара приятелей, которые благодарят за помощь с домашкой искренне и которые, замечая маленькие странности в привычках, не задают насмешливых вопросов.
«почему ты не можешь просто кинуть тетради в рюкзак, обязательно укладывать их в определенном порядке? зачем ты уходишь мыть руки на перемене, если ничем не успел их испачкать?»

в старшей школе – престижной, солидной – все иначе, и все заебаны учебой настолько, что никому нет дела друг до друга. доён выдерживает прессование экзаменами, потому что достаточно подготовлен и умен, поэтому на фоне других выглядит увереннее в себе. это крайне странное чувство, пришедшее к нему непозволительно поздно, отражается на нем слишком явно – однажды доён собой гордится. его кулаки сжаты, а плечи – расправлены. он не носит очки, и поэтому больше не скосить взгляд на оправу, боясь не выдержать зрительного контакта.
он почти ничего уже не боится.

доён отвечает на комплименты сдержанным кивком и снисходительной улыбкой, его голос спокойный, но взгляд – пронзительный. руки в черных перчатках быстро раскладывают колоду, гладя сукно, и считают чужие огромные деньги.

когда-то в детстве доён, маленький нескладный мальчишка с солнцем в груди и в улыбке, любил петь, пока никто не видит – только так не дрожал голос. мама лишь иногда слышала, потом смущала, говоря, что еще не поздно пойти в хор или в музыкальную школу. доён переставал улыбаться, представляя сотню людей, слушающих его, смотрящих пристально, ждущих, когда он ошибется, не попадет в ноту, и они будут счастливо смеяться, а он потеряет голос от страха и стыда навсегда. поэтому он говорит матери, что его совсем не интересует пение и ему нельзя тратить столько времени зря, иначе в списке успеваемости класса он вылетит из топ-3.

доён к началу института меняет клетчатые рубашки, делающие его еще больше похожим на ботана, чем он есть, на строгие черные без единого рисунка, позволяет себе не застегивать верхнюю пуговицу, чувствует свободу. перед ним открыты все двери, но он не знает, чем хочет заниматься. книжками по психологии или матанализом, а на выпускном, сидя в темном зале, слушает, как надрывается над сопливой песней его одноклассник, и думает, что справился бы в сотню раз лучше.

он плывет по течению, отмечая малейший перепад температуры в этой неспокойной воде. он знает, где опасность, а где – выгода. доёну нравится наблюдать за людьми, подмечать детали во внешнем виде и манерах, раскрывающие людскую сущность. подбирать к ним ключи, чтобы приоткрывшие в короткой беседе души вываливали щедрые чаевые. необязательно стелиться и льстить, иногда люди куда сильнее ценят чувство юмора и проницательность. доён уверен, что все бесцельные попытки разобраться в себе, все же были чем-то полезны.

дерзит, когда не в духе, и прикрывает улыбку ладонью; знает, где нужны формальности и поклоны под девяносто, а где сарказмом сыпать, пока не задохнешься. он безуспешно борется с собой, когда выходит из дома на двадцать минут раньше, чем требуется, зная, что в любой момент ему может потребоваться вернуться. перепроверить.

в восемнадцать он впервые нажирается и впервые целуется, две эти вещи взаимосвязаны, потому что доён никогда бы не полез к девушке на трезвую голову и вряд ли бы стал пить, если бы не желал обрести храбрости. он в сотню раз еще более неуклюжий, чем раньше, и панически боится, что его начнет тошнить, но девичьи руки, обнимая за шею, притягивают к себе, и людям вокруг плевать, что у кого-то там рядом полыхают чувства. доён забывает на пару минут, что к стакану этим вечером начал прикладываться лишь от отчаяния. и сверлил два часа взглядом не девушку, а ее парня.

он держит квартиру в идеальной чистоте, он не теряет вещи, у каждой из них есть свое место, и людей он тоже любит ставить на место. полупьяная дама бальзаковского возраста, забывая про рамки приличия, берет доёна за руку, говорит, мол, вашим пальцам место на клавишах какого-нибудь рояля.

доён благодарит богов всех пантеонов за существование перчаток, потому что иначе бы с рабочего места пришлось бежать в уборную. он ненавидит, когда его трогают, и не трогает никого сам. в детстве споры решались кулаками, и доён всегда проигрывал. во взрослом мире он почти непобедим, потому что остер на язык и не знает приличий.

к первому курсу доён окончательно убеждается, что материнская любовь его задушит, поэтому надо съезжать, оправдываясь учебой, и, может быть, искать какую-то работу на вечер. пару месяцев он стоит за стойкой скромной тихой кофейни, но бессмысленное общение выматывает жутко, а институт не дарит ничего, кроме пары друзей, таких же хитровыебанных, как он сам. доён быстро учится и понимает больше, чем того требует новая работа, поэтому нравится тем, кто всем в казино заправляет. бросает учебу на третьем курсе, потому что снимает хорошую квартиру и по вечерам не отказывает себе в хорошем алкоголе. врет матери донельзя много и отдаляется почти окончательно; ему больше не с кем пытаться быть мягким и чутким, его больше никто не трепет ласково по волосам.

чувств либо слишком, либо нет вообще – то апатия, то вспышки на солнце. доёну хочется покоя от собственных беспокойных мыслей, ради этого что нужно – стать сильнее, слабее, каким?

хорошим, плохим?

он теперь позволяет себе в рубашках грязно-розовый шелк.

все упирается в стремление держать все под контролем.

у доёна оно в безусловных рефлексах, в списке важности для жизни висит где-то между дыханием и защитой личного пространства.
контроль – это не больше полбутылки вина перед сном, даже если рассветное солнце лезет сквозь шторы;
контроль – это пыль на подоконнике, не живущая больше двух дней;
контроль – это ренджун, не прогуливающий занятий, несмотря на то, что всего одна скучная лекция в восемь утра.

контроль – это тайны.
доён отзванивается матери, судорожно вспоминая, что примерно в это время на учебных календарных планах у простых смертных студентов стоят зачеты и экзамен, а значит нужно ненавязчиво пожаловаться в трубку на занятость и преждевременные успехи. мать привыкла, должно быть, что у доёна никогда не было долгов и проблем, ей будет приятно знать, что он все еще номер один в списках по успеваемости. сокрытие правды не всегда есть только ложь, так теперь решает доён.

он бросил учебу около полугода назад – тогда его пропуски занятий в силу загруженности на работе стали катастрофично велики. так же, как и понимание доёном, что высшее образование на данный момент не дарит ему ничего, кроме полуобморочного состояния в понедельник утром. ему не нужна эта специальность, ему не нужны бесполезные дипломы и галочки напротив собственного имени в списках авторов очередной научной статьи.
ему даже не нужны деньги – у доёна их хватает.

он рискнул однажды, кинувшись в опасную авантюру с головой, и судьба благосклонно повернулась к нему лицом, самодовольно усмехаясь. его риск оправдался сполна, в качестве сдачи прося лишь держать все под контролем.

доён старается.
он выходит из дома неизменно заранее и не оставляет нечаянно включенным свет. он становится несговорчивым и ловко уходит от ответов на вопросы, которые не следует задавать. на его плечах бремя, но эта тяжесть привычна и заставляет держать спину ровно.
ренджун отличается терпимостью ко всему и атрофированным любопытством: даже он не лезет с расспросами.
иногда доёну хочется дать слабину, нарассказывать баек с налетом криминала и богемного лоска, поныть банально о верхе человеческой гордыни и самодовольства. все истории блекнут со временем, откладываются в несуществующий стол, оборачиваются обыденностью долгих нервных ночей.

в конечном итоге доён осознанно жертвует нормальной жизнью среднестатистического студента, потому что у него ни за что не хватит сил успевать все и сразу; у него нет этого запала и азарта, у него моральный аскетизм на фоне материальной роскоши. он учится уживаться с самим собой наедине, держать под контролем самое сложное – свои неспокойные мысли.

доён прекрасно понимает, что делает, когда жмет на кнопку восьмого этажа и складывает дважды два; парень, зашедший следом, жмет на седьмой, и ведь донхёк с ренджуном кое-что рассказывали, мельком, вслух обсуждая свои собственные неважные дела. по большей части говорил, конечно, донхёк окольными путями и даже не называя имен, но достаточно откровенно по отношению к ренджуну, чтобы даже доён был приблизительно в курсе, кто может ехать на седьмой этаж к тэёну.

да, это точно он. парень, по которому они сохнут.
доён находит эту ситуацию неслучайной, и поступает предусмотрительно. они ведь когда-нибудь (может быть, совсем скоро) смогут встретиться в другой официальной обстановке, потому что этот тупой подъезд как отдельная экосистема, и будет неловко осознавать, что они виделись раньше. доён ведет себя рационально, умно и вежливо. он спрашивает у джено, тот ли он самый – и вкратце (неловко) обрисовывает пару пунктов для идентификации.

ему улыбаются в ответ.
движение лифта непозволительно коротко, им хватает времени только на то, чтобы представиться, и доён едва успевает произнести имя ренджуна, чтобы обозначить свое с ним соседство (без деталей про то, что это скорее покровительство и симбиоз), прежде чем двери открываются, и джено выходит на лестничную площадку, бросив с улыбкой прощальное «до встречи».

доёну, спустя десяток секунду, слышатся разговоры под дверью этажом ниже, когда он достает ключи от своей квартиры почти что бесшумно – акустика лестничных маршей и высоких потолков.
он заносит этот короткий диалог в список полезных дел, выполненных за день, стыдясь гордиться за то, что снова оказался на шаг впереди. там, на пороге своей квартиры возвращаясь к мысли о том, что улыбкой этого пацана можно разбить десятки сердец, доён еще не знает, что шагов (ни вперед, ни назад) никаких не будет больше.

будет только падение.

будет наглость и солнце в груди; джено не знает препятствий, барьеров и не ждет, пока обстоятельства подстроятся должным образом. он строит их сам и ломает тоже (безжалостно) собственноручно.
доён не выдает лицом удивления, своего легкого смятения, когда не ждет никого (почти никогда), но джено оказывается под порогом его квартиры, и тому можно найти десяток причин.
доён выбирает самую рациональную. он трет глаза, думает о том, что на работу через полтора часа. джено выглядит как славный парень, доён совсем не против, чтобы его сосед с ним общался.

– ты к ренджуну? его сейчас не –
– нет, к тебе.
это вежливость, успокаивает он себя.

взгляд доёна становится яснее и жестче, но он лишь пожимает плечами, говорит «проходи». может, у этого парня вопросы, проблемы или черт знает что еще; доён не против. ему отчасти любопытно, и, провожая в сторону кухни, он невольно цепляется взглядом за начатую пару дней назад бутылку вина. она стоит на кухонном столе рядом с пустой вазой, и там ее законное место. он спрашивает, будет ли джено что-нибудь – чай, кофе или что-то крепче.

на собственной кухне держаться излишне сдержанно не получается, как бы доён ни старался сперва, потому что банальное незнание собеседника вынуждает закрываться максимально, но полчаса и два бокала, и он позволяет себе забраться на стул с ногами, пару раз хреново пошутить и не скрывать больше искреннего интереса в глазах, потому что у джено нет вопросов и проблем; они просто знакомятся. учеба, танцы, седьмой этаж. доён физически не может говорить о себе открыто про брошенную учебу, странную привязанность к девятнадцатилетнему пацану и работу, запрещенную законодательством. ему приходится петлять в диалоге, недоговаривать, попытки уйти от ответа выглядят как искусственный уход в таинственность и флирт. доён считает, что неверное преподношение себя выйдет ему меньшей кровью, чем полный деанон или выставление джено за дверь. неумение лгать и невозможность говорить правду загоняют его в тупик, но доёну там комфортно. там ему в глаза смотрят без стыда, но с интересом.

и ссылаться на необходимость идти на работу прямо сейчас звучит у него почти что жалостливо, и, провожая джено, доён со всей своей ебаной предусмотрительностью не видит ничего, что заставило бы его усомниться в том, что джено немного далек от возрастной категории ренджуна с донхёком. и дело даже не во внешних атрибутах, потому что, проходясь по нему оценивающим взглядом с ног до головы, доён не допускает и мысли, что джено, неохотно говоря об учебе, имел в виду не университет. (это все чуть позднее.)
дело не в этом.
там что-то внутри – в том, как чувствует себя и ведет. как глаза горят, и это отблеск пламени.
сказочно богатый, красивый, наглый мальчишка.

которого невозможно удержать под контролем.

злость оставляет миру только две краски: черный для ненависти, красный для ярости.
донхан пропитан ею насквозь и ни в чем абсолютно не виноват. это нормальная защитная реакция; он не слабак, не ноет, не терпит – он отвечает всегда без стыда и промедлений. там, откуда он приехал, любая слабость оборачивается ножом в спине, его вертят меж лопаток до тех, пока ты не упадешь на колени, не начнешь просить пощады. донхан – гордый сын своей бессердечной матери, вместо нее его воспитала бесконечная война за собственное минутное спокойствие.

после пяти лет шанс быть усыновленным снижается до минимума; молодые семьи хотят младенцев, маленьких детей без характера и памяти, чтобы лепить из них свое детище.

донхан ни секунды не сомневался, что люди, оформляющие на него документы, безумны. полный дом детей с переломанными судьбами, с мокрым глазами, с мечтой о долбанной капле недоставшейся им любви, ради которой они готовы на все. но эти люди смотрят на него, десятилетнего мальчишку с широкими плечами и злыми глазами. черными, ненавистными, прожигающими насквозь. донхан самодостаточный, и имеет репутацию пацана, которого трогать себе дороже выйдет. сильный, бесконтрольный. взрослые смотрят на него с любопытством и страхом, будто он дикий щенок за решеткой. мог бы быть ласковым, но воспитали волком. (сам себя воспитал.)

ему не с кем прощаться и нечего тереть, у него личных вещей на один маленький рюкзак, сданный лет пять назад кем-то в приют в качестве подачки. донхан пытается найти смысл в словах воспитателей о том, что новый язык не будет проблемой, если им заниматься, детский мозг легко и быстро усваивает информацию; они хвалят донхана, говорят, что он смышленый и серьезный, из минусов только разве что немного закрытый и резкий. (ему не хватило любви, будь добрее – он оттает.)

слышал бы это мудак из 201 комнаты, которому донхан разбил нос вчера до крови, посмеялся бы хрипло.

они действительно сумасшедшие: вырывают пацана из привычной среды и отдают на бесконечные занятия японского. вокруг донхана не отвалившаяся штукатурка сеульского детдома, а стеклянные двери в гостиную, где через дорогу мирный спальный район токио. сюжет ебаного аниме, а не трагической жизни, где как человек со сломанным хребтом бороться сил уже не находит. донхан ищет плюсы и почти смиряется. эти люди ему не родители, но они странным образом тратят на него деньги и кутают в заботу как в теплое одеяло. ему некомфортно, он из мира, где споры решают кулаками, где простые законы про кто первый встал, того и тапки, ему вся эта справедливость и равноправие ни в одно место не уперлись. он умеет сражаться, по-детски самоотверженно и до дикости яростно, и пока на море штиль, а на улице – мирное время, отчаянный мозг сходит с ума.

окончательно.

/ / /

новая школа = ебаное дерьмо. у донхана все в порядке с японским, учителя все реже дают ему поблажки из-за него, потому что пошел уже седьмой год его мотания срока в этой стране. донхан знает все правила вежливости, гребанного этикета, знает о натуре и психологии типичного японца все, что только можно, но ему все еще в кайф идти против системы, выбешивать бестактностью, вызывать раздражение. он дарит миру то, что получает сам - и ничего больше.

донхан на голову выше своих одноклассников и смотрит на них тоже сверху вниз; его не трогают так же, как и много лет назад там, в приюте. что дети, что подростки – все функционируют по одной схеме и лишний раз не решаются тыкать пальцем туда, где черным по белому: «тебе ебнет в ответ».

он ненавидит слово мечтать, это все пахнет жалким инфантилизмом, но он планирует и грезит тем, как вернется домой рано или поздно. родители должны понять: они его, неспокойного, нервного, понимают и принимают всю жизнь почти что. они безумны, ей богу, но донхан им благодарен – и это максимум, на что он оказывается способен в итоге после стольких лет жизни под их неумелым покровительством. они все еще ему чужие до безумия – парочка фриковатых японцев, любящих хвастаться необычным сыном, затирая про менталитет и привычки. донхан их уважает, наверное, будет звонить на праздники, если (когда) уедет в корею, но это совершенно точно не любовь.

донхан любить так и не научился.
донхана любить тоже еще никто не смог.

ему нравится быть наедине с самим собой, когда не надо думать о том, что о тебе думают другие, потому что ему плевать. он не стремится никому нравится, а плохое настроение обязательно сливает в сторону – посылает кого-либо нахуй, ищет случайной драки. о нем за пару недель разлетается стая лестных слухов; иногда с донханом пытаются поговорить, но все это заканчивается плохо.
че тебе, блять, надо?
мир очень просто: кто-то неудачник, кто-то победитель. мест на трибуне для тех, кому насрать и они сами по себе, крайне мало, но донхан свое там давно забил.

он не запоминает людей, они его – да. ким донхан звучит ярче, чем сотня японских имен, и он готов поклясться, что его знает вся школа. за ним наблюдают – он все еще диковинный аттракцион из зоопарка. донхан никогда не будет плясать под чужую дудку, он без устали ищет выхода своей годами копившийся злобе. за его спиной десяток разбитых губ и раскрывшихся синяков, ему нравится этот адреналин от осознания блять, я сделаю тебе больно.

обычный район, уебские подростки, готовые самоутверждаться за счет других. донхану нравится такая философия – кто сильнее, тот и прав. он видит, как три уебка доебываются до одного парня, и находит это логичным: они сильнее, чем тот, другой. но у донхана от картины маслом начинает выть его сонное животное под ребрами, вы думаете, что вы сильные?

у донхана очередной уебский день, очередная капля в кипящую злостью серость. он хочет сыграть в рыцаря – фальшиво, неправдоподобно, потому что ему абсолютно плевать на парня, из которого выбивают дух. можно дождаться, пока его забьют до смерти, но донхан никогда не был хорош в умении терпеть. его заставлять действовать импульс – он видит шанс выпустить пар, все это гниющее в нем черное месиво, и даже не пытается никого разнять. хватает уебка за грудки и поворачивает к себе. в этом жести никакого призыва к миру по типу не бей.
в этом жесте – бей меня.

ярость.

он не замечает, как из трех долбоебов рядом остается только один. это болезненное состояние аффекта, когда ты не осознаешь происходящего с тобой, нанесенных тебе увечий, разодранных кулаков, запаха крови. донхану все слова парня, которого он якобы пытается защитить, доносят эхом будто сквозь воду. сюрреалистично и неправильно. его даже зовут по имени, донхан-кун, и все равно плевать. это вспышки на солнце, они ярче всего, слепят глаза красным – чужой болью и кровью. донхан не думает ни о чем.

донхан = инерциальная сила разрушения.
неконтролируемые приступы агрессии.
плохо скрываемое желание видеть кровь на своих руках.
(донхану пиздецки сильно нужен хороший психиатр.)

но у него есть только перепуганный пацан. тело в донхановых руках не брыкается, не вопит, оно лежит без дыхания и истекает алым. вот что такое настоящая справедливость.

донхана легонько отталкивают к стенке, и это удается лишь потому, что он уже расслабился от своей полыхнувшей эйфории. ему легко и счастливо. сегодня ночью он будет спать спокойно и крепко, а утром проснется в прекрасном расположении духа. мальчишке рядом почти что хочется сказать спасибо. донхан дышит полной грудью, он словно избавившийся от груза снова может расправить плечи.

донхан сильнее, чем кажется.
и тупее.
он смотрит на парня под ногами – отключился, давно ли?
над ухом просьба проверить пульс.

донхан бьет тело носком ботинка в бок: оно движется как тряпичная кукла, заливая асфальт кровью. в такой же и он сам, облитый с ног до головы. к костяшкам пальцев медленно приходит боль. к голове – осознание.

он смотрит на пацана рядом, который уже обреченный, трясущийся, испуганный, понявший. он явно из тех, кто знает, где и как говорить себе нет, чтобы причинение вреда не равнялось смерти. донхан не может в такие тонкости. новая вспышка адреналина, такую мы еще не пробовали.

блять.
разбитое лицо тоже начинает отмирать, а сердце – повторно заходиться в панике.
блять, снова роняет он себе под ноги глядя. там кровь кровь кровь кровь.
донхан пустой без своей ненависти.
я не хотел? ох нет, я пиздец как хотел сделать именно это.
что мне делать?
вытирает губы рукавом, замечая, как грязные пальцы начинают дрожать.

в голосе наливается сталь, смотрит в чужие глаза так, будто ждет от них правды и истины.
что мне, блять, делать?
[NIC]Donghan[/NIC][AVA]http://s8.uploads.ru/lS3Qd.png[/AVA]