- что снится тебе этой ночью?

высокие потолки и десятки любопытных взглядов, обступивших полукругом, звуки рояля, сплетающиеся в незатейливую детскую мелодию, запах сладостей и молока. донёну пять лет, и он с невысокой сцены, едва достающей ребёнку до пояса, шарит взглядом по залу, ищет, цепляется за незнакомые лица взрослых, но никак не может найти хотя бы одно знакомое. мелодия начинает играть по второму кругу, и из-за кулис уже взволнованно щебечет воспитатель, пытаясь подсказать первые строки песни, только донёну нужно не это, донёну нужен
отец
(и его не сдержанное обещание)
по залу проходится тихий шёпот, донён незаметно вздыхает, проглатывая детские слёзы обиды, что так и просятся наружу солёными водопадами по красным с досады щекам, и вступает с новым аккордом.
никто не замечает, как дрожит детский чистый голос, обёрнутый в шумный аккомпанемент старенького рояля.
- это твой самый страшный кошмар?

донён просыпается ранним утром, когда небо ещё затянуто мутной поволокой; не подрывается тут же, не дышит тяжело, обливаясь потом, донён просыпается просто, открывает глаза так, словно вовсе не дремал, а прикрыл их на пару секунд, и смотрит долго в потолок, как будто в темноте комнаты можно что-то разглядеть.
это не ночной кошмар, это не ужас прошлого, это что-то на уровень выше. то, с чем донён вроде как смирился за двадцать с лишним лет своей жизни, но так и не смог понять.
(безразличие близкого)
- он хотя бы раз говорил тебе о том, что любит?

донён об этом думает, пока маленький электрический чайник на кухонном столе выдувает горячие клубочки пара, заполняя уютную тишину едва слышным клокотанием воды. донён специально не включает свет, кутаясь в утренний полумрак вместе с мягким вязаным кардиганом. тишина правда уютная, в ней слышно все мысли и каждый шаг по лестнице, пока донён с дымящимся термосом поднимается на крышу. заснуть уже всё равно не получится, а встретить рассвет - как маленькая традиция.
облокотиться на шаткие перила под страхом оказаться за чертой маленькой крыши, поджечь сигарету, наблюдая, как под ногами медленно просыпается город. как открываются двери ранних магазинов и в полумрак прохлады осеннего утра выползают сонные люди. так и не притронуться к горячему термосу, одиноко стоящему на стуле, вплотную придвинутом к перилам. донён его всегда берёт зачем-то, вроде привычки, но выпивает уже по пути к метро, когда кофе в нём почти остывает и оседает на языке привкусом горечи растворимого порошка.
донён вдыхает вместе с дымом золотых мальборо воздух, пропитанный влагой и первыми каплями дождя, есть ещё немного времени просто постоять тут, кутаясь в кардиган, держать в руках сигарету, и смотреть, как причудливо пар от термоса сплетается с сигаретным дымом. ещё немного времени прежде чем
раствориться в толпе прохожих, скрыться под полами широкого зонта, спеша на оранжевую ветку метро, задремать на жёстком сидении в вагоне, убаюканным мерным стуком колёс и теплом внутреннего подогрева. новый день ким донёна так похож на прожитые остальные, наполненный маленькими ритуалами, вещами, что повторяются изо дня в день, местами, которые донён видит чаще, чем стены собственной квартиры.
стены университета
красивые, старинные, кёнхи в сеуле как маленький островок хогвартса с треугольными башнями и разноцветными витражами, у донёна висит в шкафу именной бомбер факультета, который он надевал от силы раза два, предпочитая классический стиль в одежде: высокие свитера и кашемировые пальто в пол. так, по мнению донёна, и должен был выглядеть подающий большие надежды студент экономического.
донён ненавидит возвращаться сюда каждое утро.
- почему же ты всё ещё здесь?

я хотел, чтобы он хотя бы раз в жизни сказал, что гордится мной.
у донёна высокие баллы по итоговым и ни одной пересдачи за все четыре сессии, престижная стипендия и престижный рейтинг по потоку. а ещё
похороненная под грудами всего этого престижа, заветная мечта стоять на сцене с микрофоном.
донён вполне мог бы пойти стажёром в маленькое агенство, бросить учёбу и все силы убить на тренировки и уроки вокала. мог, но выбрал путь наименьшего сопротивления.
отец бы всё равно не одобрил, а лишаться личной квартиры донён не горел желанием, в конце концов, хоть так он мог выбраться из-под жёсткого контроля каждого шага на миллиметр левее заданного маршрута.
и всё же
донён стоит перед потёртой железной дверью подвальчика, недоумённо переводя взгляд с двери на экран смартфона. красная точка на карте совпадает с указанным адресом, но донён почему-то всё равно сомневается. он не ждал чего-то супер-крутого от маленькой начинающей инди-группы, и, если быть честным с собой, этот ступор совсем не от места или общей картинки, совсем не от того, что среди низких трёхэтажек и накиданных окурков донён в своём кашемировом пальто выглядит отвратительно неуместно.
- ты боишься? чего?

донён глубоко вздыхает.
страх - понятие абстрактное. в это чувство намешана куча всего: донён боится, что отец прознает про его новое хобби, боится быть непринятым, боится показаться чересчур налощённым или заносчивым, боится, что его голос будет совсем не к месту, и в нём глубоко заблуждались, приглашая в команду, и ещё тысяча всяких маленьких страхов, которые стекаются в один огромный ком и перекрывают пути к кислороду. донён вновь набирает воздух в лёгкие, чувствуя, как всё время его не хватает. он знает ровно одного человека из всей группы: парня с общего потока, с которым познакомился на вечеринке по случаю церемонии вступления. они не то чтобы приятели, но именно тот парень уговорил донёна прийти к ним на репетицию. хотя бы раз, посмотри, вдруг ты захочешь остаться.
и всё же
донён хотел бы.
хотел бы петь на улицах сеула за просто так, собирать вокруг себя кучки зевак или подростков, что снуют по улицам хондэ до позднего вечера. донён хотел бы услышать аплодисменты в свою сторону, даже если песня звучала совсем не так, как хотелось, и руки заледенели, сжимая холодный микрофон. донён хотел бы, но заведомо вешает на группу ярлык "хобби", потому что дома уже ждут конспекты по методологии, а отец уже готовит место в семейном бизнесе.
и всё же
донён чувствует, как новые капли дождя скрываются с неба, щёлкают по носу и ударяют по экрану смартфона.
дверь поддаётся с трудом и отзывается жалобным скрипом, когда донён толкает ее вперёд и ныряет в образовавшийся коридор.

в конце ноября курить на крыше в одном кардигане становится зябко и холодно, и дымящийся термос перестаёт быть простой привычкой, становясь единственным источником тепла в утро, которое ещё не посветлело. влажный сквозняк лижет голые щиколотки, донён ёжится, пряча тонкие пальцы в рукавах, в складках кардигана, пока тёплый пар от термоса привычно сплетается с сигаретным дымом. им пропитываются вязаные края, и стойкий запах сигарет, кажется, осел на тонких плетёных линиях навечно.
время неотвратимо бежит вперёд.
и вроде донён только вчера засыпал душным сентябрьским вечером с открытым окном, через которое в комнату проникали запахи забегаловок с соседних улиц и громкие звуки машин и музыки, а просыпается в темноте и холоде, и окно закрыто на плотный засов, и полы работают на полную катушку, напоминая больше лаву под босыми ступнями, а донён всё равно ёжится, кутается по утрам в одеяло сильнее, отворачиваясь от большого окна, за которым ничего, кроме сумеречной темноты.
донён не уверен, но, может, в холоде виновата вовсе не поздняя осень.
курить в одних шлёпанцах становится почти невыносимо, но донён упорно поднимается на крышу, упорно берёт с собой термос с горьким растворимым кофе, упорно не надевает ничего поверх длинного вязанного кардигана. и можно было уже давно забить, купить красивую пепельницу, которая вписалась бы в интерьер, включать вытяжку или курить в открытое окно, но совсем не хочется, чтобы в квартире пахло табаком, не хочет, чтобы этот запах впитало что-то ещё, помимо тонких пальцев и вязаного кардигана. донёну достаточно прокуренного тёмного подвала, после которого каждый раз приходится сдавать любимое пальто в чистку, потому что стойкий запах крепкого табака не перебить даже самым резким парфюмом, и донён уже отвалил баснословную сумму за несколько месяцев, но всё равно продолжает возвращаться.
почему?
(ответ лежит где-то на поверхности, но в восемь эй эм думать об этом совершенно не хочется)
вагон метро залит тусклым искусственным светом, донён едет ранним утром в библиотеку, потому что не за горами сессия, и тридцать билетов, скинутых на почту профессором поздней ночью, уже маячат перед глазами бессонными ночами за столиком круглосуточного holly's coffee под окном. донён проводит в тишине, пропитанной запахом печатных книг больше половины дня, и пока за окнами не начинают сгущаться сумерки, он не позволяет себе допустить даже мысли о чём-то другом, кроме экономики японии в эпоху нефтяного кризиса.
в узком шанхайском переулке между домами, где донён курит, прежде чем спуститься на нужную ветку метро до пропитанного куревом и звуками  барабанов подвала, невыносимо пахнет дешёвым пивом. донён по инерции оглядывает полы пальто на предмет мокрых пятен, но успокаивается, когда замечает поодаль разлитую бутылку хайта.
донён всё прекрасно помнит.
как едва не завопил, когда вонючая жидкость цвета мочи оказалась на его любимом пальто, и как пёрло от него на весь вагон метро после, потому что влажные салфетки не помогли убрать стойкий запах выдохшейся жижи. донён тогда сдержанно улыбнулся и раскрыл дорогую зипповскую зажигалку прямо перед чужим лицом, осторожно прокручивая колёсико и прикусывая щёку со внутренней стороны, чтобы не спиздануть на первой же минуте знакомства всё, что он думает по поводу криворукости джехёна, или самому случайно не стать криворуким.
но таймер холодной войны был безвозвратно запущен.
красные цифры на вымышленном циферблате побежали со стремительной скоростью.
у этого места со временем собралось так много факторов, которые автоматически отправлялись в список недостатков и отравляли донёну жизнь, что любой другой давно бы перестал уже возвращаться.
первым пунктом и самым жирным - чон джехён.
донён не постеснялся даже ему об этом сказать, когда тот раздавил своими массивными бёдрами очки, не смотря, куда приземляет зад, и ещё аккомпанементом куча бессмысленных ссор, словесных перепалок и порчи мелкого имущества. донён выливал в унитаз едва открытые банки с пивом, джехён исписывал важные конспекты словами к несуществующим песням, донён срывал репетиции и каждый божий раз прятал педаль от установки, когда уходил последним, джехён называл донёна пижоном и упорно доказывал, что тот не умеет петь.
донён
продолжал возвращаться.
толкать плечом тяжёлую железную дверь, уже не боясь запачкать несуществующей ржавчиной пальто (все равно к концу недели в химчистку), шагать по тёмному коридору и сдавленно материться, каждый раз спотыкаясь сослепу о чьи-то ноги.
ответ?
ответ прост до ужаса. в сигаретном дыме можно ослабить галстук и закатать рукава, растрепать волосы и расстегнуть пару пуговиц идеально выглаженной рубашки. можно говорить, что думаешь, хотя донён даже спустя пару месяцев не очень в этом продвинулся, и пить из чужих бутылок выдохшееся пиво (главное - не из джехёновых), а ещё
(можно курить прямо на старом диване, а не морозить босые ступни на крыше из-за собственной упёртости)
у донёна новые контакты в аккаунте какаотолка и даже целый один групповой чат, не относящийся к учёбе, и вроде всё идёт неплохо, но нескрываемая неприязнь со стороны джехёна отбрасывает дрожащую темную тень на кипельно-белый лист. донён не спорит - это обоюдное, это застарелое и не прекращалось ни на секунду с тех пор, как донён перешагнул порог массивной двери. они слишком разные, они из разных миров, и них ни единой точки соприкосновения, кроме группу, которую донён продолжает вслух называть занятным времяпровождением.
наверное, в этом причина?
(никто тебя не поймёт, если ты не озвучишь это вслух)
донён знает, но мешать личные семейные проблемы с едва знакомыми парнями с улицы хочется меньше всего, и, переступая порог в очередной раз, донён обещает себе, что в этот раз всё обязательно пройдёт гладко и без лишней ругани.
а потом срывается.
из-за чего, толком никто и не помнит, кто первый это начинает - тоже. кажется, всё дело было в вокале, который снова якобы промахнулся на целых полтона, донён в порыве ничего и никого не слушает и не слышит. как гремят тарелки барабанной установки и как под боком верещит гитарист, донён до побеления цепляется за ворот джехёной толстовки и цедит сквозь зубы:
- как же ты меня уже заебал.

спешить всё время куда-то, стараться угнаться за призрачными перспективами, за любовью отца и признанием окружающих - донён об этом знает абсолютно всё. он может написать об этом книгу, защитить диссертацию или снять документальный фильм в котором донён
будет тонуть в толстенных книгах по экономике и каждый день перед парами отслеживать сводки политических новостей, следить за биржевыми рынками, слушать по телефону об акциях отцовской фирмы. и это был бы самый скучный фильм на планете после лалалэнда, на середине которого донён умудрился заснуть, но он будет самым правдивым.
донён все это делает, слушает, листает и тонет.
тонет в шуме метро, когда спешит на поезд, едва заслышав музыку о прибытии, тонет в толпе студентов, снующих по коридорам огромного кампуса, тонет в планах и расписаниях, дополнительных занятиях и материалах по учёбе, дни донёна забиты так, что продохнуть с трудом получается. где тут времени на сомнение появиться, если всё, что есть у донёна - это тихие минуты спокойствия по утрам с высоты крыши его дома и репетиции в тёмном прокуренном подвале один на один с мечтой
(несбыточной, донён это знает, не тешит себя надеждами, но это тоже времени просто нет)

а потом донён вдруг просто останавливается.
тормозит на воображаемом перепутье, впереди всё туманно и призрачно, позади лишь целое ничего, и на самом деле в эту минуту он идёт по коридору университета, ведомый нестройной толпой молодёжи, идёт, потому что так надо и все идут, все скорее спешат домой.
а донён вдруг тормозит
в толпе, стопорит движение, замирает, как вкопанный, обкладывая себя вакуумом, не реагируя на тычки в спину, на обидные слова и чужие плечи, что больно задевают донёновы. донён стоит посреди толпы, но в его голове простираются дорожные пути, конца которых за туманами не разглядеть.
и в этот момент донён понимает, что
устал
заебался по-человечески: куда-то бежать, куда-то вечно торопиться, рискуя, что двери вагона захлопнутся перед носом. донён понимает, что жизни-то и нет, откуда ей взяться, в круговороте событий не хватает времени на самое главное.
на себя?
донён понимает это как-то слишком поздно.

обречённо
звучит выдох, когда голос джехёна снова прорывается сквозь вакуум, оставляя на бледной коже тонкие полосы-порезы обидными словами, когда пальцы в ответ сильнее стягивают мягкую ткань дорогого свитера, у донёна против этих рук никаких шансов. у донёна, что в жизни тяжелее отцовских договоров ничего и не держал, но это его не тормозит. в нём полыхает праведный гнев, дух соперничества и
отчаяние
его в донёне хоть отбавляй, ложками вычерпывай, оно плещется в легких вместе с клубами сигаретного дыма. оно в донёне закупорено давно: топит зрачки и заставляет донёна сжимать пальцы на кожаной куртке сильнее. так, словно один джехён виноват во всём, что идёт не так с самого рождения, как будто если донён увидит в глазах напротив что-то похожее, или в них промелькнёт испуг, донёну обязательно станет легче. он кричит до хрипоты в голосе, и стены подвала податливо принимают слова обиды, вбирают в себя, как губка, чтобы когда-нибудь потом, когда донён будет меньше всего ждать, вернуть их в троекратном размере.
донён кричит, и это совсем непрофессионально, но кого волнует, когда в болото отчаяния рискуешь вот-вот уйти с головой. донён
давится собственным криком.
(боль встаёт поперёк глотки)
удар о пол глухой и отдаётся в ушах вибрацией, донён валится, инстинктивно хватаясь рукой за что-то, тянет это за собой, и по подвалу эхом проносится звонкий грохот. спина запоздало отзывается ноющей болью, донён сквозь тонкий свитер чувствует холод, чувствует, как кожа на позвонках стирается тонкой кровавой дорожкой
чувствует
теплые руки на шее
почти горячие
(кипяток, донён в безумии прострации не к месту боится, что кожа скоро покроется волдырями)
глаза в глаза, из горла тихий хрип, когда пальцы сжимаются крепче, но донёну
не стр а ш н о
он смотрит в ответ с призывом, больно царапает короткими ногтями чужую руку, оставляя глубокие борозды, и сквозь бессвязный хрип прорываются слова проклятья. донён всем телом чувствует, как лупит ногами по полу, чёрный свитер неизбежно пачкается и протирается, но это всё ещё не главное. донён почти
з а д ы х а е т с я
а в глазах напротив опасная темнота, донён смотрит прямо в расширенные зрачки, но видит мало, видит почти ничего, видит только нездоровый блеск и тотальное отсутствие адекватности.
и все ещё не боится
знает, что не боится
думает
не боится
не -
дрожащие ли это от страха пальцы?
донён, тебе страшно?
мутными буквами в угасающем сознании, донён уже не царапается, цепляется отчаянно за руку на шее, и только когда чувствует, как хватка медленно ослабевает, собирает все силы, чтобы толкнуть джехёна в грудь. а после подрывается, лышит тяжело, хватаясь пальцами за горло, срывается на хрип, давясь собственным кашлем. чувствует, как в уголках глаз становится влажно.
голову поднять боится.
в тот момент, когда джехён сжимал пальцы на шее, в тот момент донёну казалось, что перед ним  совсем не человек, донёну чудились чернеющие глаза, и глупости всё это, всё от нехватки кислорода, но посмотреть всё ещё страшно.
донён боится не найти в чужих глазах раскаяния.
- ты меня чуть на тот свет не отправил, уёбок, - хрипит донён, встать порывается, опираясь на дрожащие руки.
получается не сразу, получается криво и со второй попытки, донён сначала чуть было не заваливается снова набок, когда ладонь отзывается жжением. на ней стёрта кожа, на ней пятна крови с пылью вперемешку, и грязная кровь повсюду. дорожками на лице у донёна, на шее неровными пятнами.
рука у джехёна тоже в крови.
он на донёна не смотрит, застывает рядом каменным изваянием, и донён смелеет. донён поднимается криво, валится на джехёна всем телом, заставляя того распластаться по полу, чуть не валится сам, едва не сталкиваясь лбами. донён седлает его бёдра, хватает за грудки, как в самом начале, как пленка на повторе но только со сменой локации.
- ты вообще понимаешь, что творишь? - шипит донён, наклоняется ниже, нос к носу, чужое дыхание почти на щеках, и ни одна живая душа не стремится его остановить.
- посмотри мне в глаза и ответь, какого хуя, - донён его неумело встряхивает, стискивая колени на бёдрах, чтобы не упасть.