And this gospel of the kingdom
will be preached in the whole world
as a testimony to all nations,
and then the end will come.
M 24:14
от одиночества умирают; наверное, сотни тысяч людей посчитали бы мата зажравшимся уебком, но никто из них не жил его жизнью, так что пошли нахер. одиночество = роскошь и ценность; одиночество — это то, что ему отсыпает редко и только если он нарушает правила. сбегает из дома и напивается до такой степени, что перестает, наконец-то, чувствовать эту нерушимую тонкую связь. будто ты всегда не один; у мата не стеклянный потолок, у него крепкая спина впереди, в которую он то утыкается лоб от свалившейся усталости, то упирается ладонями, чтобы оттолкнуть от себя подальше. у мата не каменная стена за спиной, у него нервное дыхание прямо над ухом, шепот в затылок и отсутствие уверенности в том, что будет дальше, неуклюжие объятие или нож в спину.

он не уверен, что сотни тысяч людей, думающих о том, чтобы вздернуться от тоски одиночества, согласились бы вместо этого не жить полноценно своей жизнью. вечно с кем-то делиться.
никакой мистической херни; матье перестал читать про нее в детстве, невозможно доказать это тем, кто один, но понятно каждому, кто бок о бок всю жизнь со своей копией.

— ну и кто из вас это сделал?
мать рассержена не на шутку, смотрит сверху вниз строго, переводя взгляд с одного сына на другого. в напряженной тишине, словно в вакууме, тяжело даже вздохнуть, и мат с трудом находит в себе смелости, чтобы дернуть головой и посмотреть на брата, чтобы в ту же секунду встретиться с ним взглядом. чтобы почувствовать, что он тоже на это решился не больше секунды назад.
они все еще молчат, две принципиальные семилетки, мать которых на самом деле счастливица. отец потом будет нахваливать сыновей за глаза, говорить ей, что они растут с каким-то подобием чести и моральности, хотя бы потому, что не сдают друг друга, каждый стоит за брата горой. они решили, что их доверие между собой важнее, чем материнская похвала или наказание, которое они, конечно, понесут вместе.
мать тоже так будет думать позднее, никогда не узнав правды.
мат смотрел брату в глаза твердо, и только марку можно было прочитать по ним, что там, глубже, неуверенность и непонимание. что у матье во взгляде за стойкостью и храбростью истошным воплем заданный вопрос.
потому что они сами не знают, кто из них это сделал. чья идея, чей план, кто какой был частью реализации очередного трепания материнских нервов. это был ты? это был я?
отец будет говорить, что, дорогая, ну они действительно могли сделать это вместе.

без родителей дом медленно, но верно превращается в хаос, и дело даже не в горе посуды на кухне, а в том, что едва под полночь, а мата ничего не смущает в том, чтобы спокойно курить на крыльце в тусклом свете фонаря. на соседей рядом плевать: даже если они увидят, то никогда не докажут, кто именно это был — все еще рабочий аргумент, несмотря на то, что с возрастом подставлять брата мат так и не научился.
пускай иногда и хотелось размозжить его голову об асфальт, этой связи между приходилось подчиняться. у матье опускались руки, занесенные для удара, и вместо яростного рыка из глотки лез только скулеж раненной псины. когда он пытается от брата отойти, леска между ними натягивается вокруг его шеи.

глядя в зеркало по утрам, матье каждый день думает о том, что ему сделать с собой, чтобы не быть похожим на брата — повеситься или ебнуть волосы в алый. и не делает ничего. берет вещи из шкафа в соседней комнате, чтобы в школе откликаться на «марк», потому что кто-то, видите ли, запомнил эту дырявую футболку с джой дивижн.

мат низко усмехается, едва щелкая зажигалкой и видя в полумраке их заднего двора силуэт замеревшего брата. его легко узнать, матье думает, что ты там забыл, придурок, вспоминая, что, кроме отцовской машины, которую родители не взяли с собой в отпуск, на их улице не может быть ничего, что могло бы заставить марка вытащиться из комнаты в прохладную ночь. он даже с крыльца почти никогда не курит, забивая на все смолит из окна своей комнаты, и если мату хочется провернуть тот же трюк, то он пойдет в его спальню, а не делает это в своей.
он ведет плечами от порыва нетеплого ветра, стряхивает пепел в цветочный горшок, висящий на ограждении; громко зовет с улыбкой: «что ты, блять, там делаешь?»

ноль реакции, мда, взаимопонимание на ментальном уровне никогда не было гарантией способности ужиться вместе душа в душу; марк все еще сучий козел, у которого на каждую протянутую руку всегда найдется другая история, где он скорее показывал фак.
— кому ты орешь? — доносится из коридора родной голос, и, видит бог, матье пытается соображать быстрее.
— тебе, — все еще не сгоняя блаженной улыбки с губ.

брат выглядывает на крыльцо, кривя лицом, мол, ну охуенно теперь; и мат его живой голос, фантомное ощущение от его присутствия рядом с собой еле-еле сопоставляет с тенью, все еще стоящей в их дворе.
— так, секунду.

[AVA]http://s3.uploads.ru/Asf87.gif[/AVA][NIC]mathieu[/NIC]