остаточный восторг, с которым это самое робб старк впервые заливают ей в уши, непередаваем.

сначала игритт думает, что у девочки жар; как-то уж через край лихорадочно блестят глаза, когда она перед всем классом озвучивает ей эту новость, тоном, которым сообщают обычно свежие сплетни или уличают в чем-то постыдном перед тем, как предъявить неоспоримые доказательства. потом на имя робба старка оборачивается по очереди добрая половина класса, и игритт начинает подозревать, что проблема немного глубже — в нервных клетках, отвечающих за массовое слабоумие.

сперва она не помнит, как вообще этот робб старк выглядит, и только спустя пару минут мозг услужливо подкидывает коротенький ассоциативный ряд. богатенький наследник, стабильно прогуливает, много шумит — кудрявый такой и почти смазливый.

— ок, — говорит игритт и утыкается носом обратно в книгу.

на нее смотрят так, как будто она только что на глазах у всей школы расчленила котенка.

не то чтобы она не знает робба старка совсем; как сложно игнорировать назойливую песню, которая вот уже целый сезон играет из каждого чайника, — так сложно не заметить и душу всех компаний сразу, вот уже несколько лет маячащую рядом. от него проблем иногда больше, чем профита, вокруг него постоянно какой-то движ и куча народу, сплетен, баек, прочей шелухи.

проблема одна — игритт личности из своего окружения к именам привязывает по минимуму, и часто новая инфа попусту теряет путь к ящику с нужным набором букв где-то в глубинах ее памяти, оставаясь приклеенной лишь к визуальному образу. (прости, я честно не забыла, как тебя зовут, — я этого в принципе не знала)

робб старк ловит ее после занятий на выходе из школы — в буквальном смысле ловит, будто кошку за хвост, — хватает за локоть и тянет куда-то за собой. он то ли на голову отбитый, то ли на инстинкт самосохранения; если пересчитать по пальцам парней в школе, которые отчаялись бы провернуть такое с игритт, не имея достаточно весомого повода, можно схлопотать выговор за неприличный жест; игритт не реагирует из чистого охреневания. от робба старка за километр разит излишней самоуверенностью и самовлюбленностью. он как будто бесстрашный. беспардонный, бездумный, бестолковый, с ключом от всех дверей и святой уверенностью, что все его обожают, наперевес.

но начинает он не с просьбы, а со встречного предложения — и игритт щедро дает ему шанс. не часто встретишь наследника чего-то там, который не верит свято, что все должны ему только потому что он наследник.

она слушает внимательно; у нее выходит даже не засмеяться на части про отца и понимающе кивнуть там, где это требуется. робб старк какой-то совершенно по-детски искренний, как пятилетний ребенок, который на полном серьезе затирает ей свой план по спасению мира от нашествия зомби. мы заберемся в склады с оружием, наберем столько, сколько можем унести, и спасем всех, — пиф-паф, просто, как дважды два. смотри какой я клевый, я сам это придумал. таким он кажется — как будто жизни еще не видел, но хочет впечатлить всех и сразу, как будто чужое одобрение для него дороже всяких денег.

игритт хмурится.

вглядывается в голубые глаза с сомнением, сосредоточенно, будто где-то там на радужке контрастным цветом выведены истинные мотивы.

робб старк еще и наглый; не спрашивает — молча берет и по реакции смотрит, можно или нет. будто бы не волк, а осторожная лисица под защитой собственной хитрости. игритт заливается смехом. дай шанс, говорит он. как в плаксивом сериале по телеку, как будто он уже облажался и вынужден как-то выкручиваться, чтобы завоевать сердце неприступной главной героини, а вокруг них три тысячи камер и три миллиона зрителей ждут, что же она ответит.

— то есть ты, наследник гребанного винтерфелла, предлагаешь мне встретиться с тобой один на один в лесу и просишь взять с собой огнестрел, — игритт красноречиво изгибает бровь и смотрит внимательно все то время, пока робб старк пытается допереть, к чему это вообще. — это так у вас там люди пропадают, я правильно понимаю?

ей весело; он об этом, конечно, не подумал — слишком горел идеей, чтобы взвесить за и против, взглянуть на ситуацию со стороны или просто немножко подумать мозгом, а не тем местом, откуда обычно хлещет энтузиазм. не то чтобы игритт боялась шестнадцатилетнего пацана, не то чтобы игритт боялась леса как такового; до тех пор, пока ружье в ее руках, все более чем в порядке.

— если это подкат, то какой-то стремный, — она морщит нос в веснушках, перехватывает сумку поудобнее, молчит еще пару секунд, буквально чувствуя, как в собственном мозгу крутятся шестеренки, подкидывая новые (наиболее) вероятные варианты развития событий. — а вдруг ты прострелишь себе ногу? или вообще застрелишься? я не могу брать на себя такую огромную ответственность только ради того, чтобы поглазеть на белок там, где туристы их еще не распугали.

игритт сама не в курсе, торгуется она или просто издевается, картинно открещиваясь от затеи, которая с каждым ее собственным замечанием кажется все более и более крутым вариантом времяпровождения.

робб светится самолюбием и теоретической гордостью за то, чего еще даже не сделал, — типичный представитель великого дома, думает игритт. ему как будто лет десять — совершенно незамыленный взгляд в светлое будущее и почти что легкомысленное отрицание любых неблагоприятных исходов. игритт улыбается; робб рядом с ней как будто чувствует себя сильнее, больше, старше. как самоутверждение, только приятней: того и гляди грудная клетка взорвется ослепительными искрами самодовольства.

конечно, он за них и свои потенциально простреленные конечности отвечает. кто же еще?

— до тех пор, пока жив, — вставляет игритт последние пять копеек, и для полноты картинки остается только сдвинуть очки подальше на переносицу — те самые, которые она никогда в жизни не носила. будешь совсем безнадежный — добью. она не зануда — просто выебывается чаще, чем дышит. и ей не страшно ни капельки; если ты девочка из богатой семьи, неприятностям надо сигналить красной тряпкой, в ином случае они рискуют никогда тебя не найти.

ничто не смертельно, пока ты достаточно осторожен;
боится ли она в принципе хоть чего-нибудь?

про волков игритт с чистой совестью забывает за двое суток — не задумывается надолго, к чему и зачем это было, у нее есть заботы поважнее (как, например, стащить ружье из кладовки так, чтобы никто не заметил, — и как проехать с ним через половину города с таким невозмутимым лицом, будто ничего необычного не происходит. игритт цепляет на себя взгляды, но гордо вздергивает острый подбородок и намеревается держать его так до тех пор, пока не перехватит пиздюлей после всплытия деталей ее полуденной прогулки. охерительно впечатляюще).

игритт до последнего кажется, что робб опоздает, но тот (возможно, работал на имидж) — сама пунктуальность. может, не так уж он и плох, думает игритт.

может, с ним даже приятно будет иметь дело. может, это не похоже на маскарад с сомнительной целью — и игритт не придется застрелить его там же в лесу, когда улыбка на симпатичном лице треснет и классический избалованный мудила начнет пробивать свой уродливый путь на свет божий. было бы неплохо, думает игритт; такой робб старк ей даже нравится.

она в этой части города — не то что в глубинах винтерфелла — не была ни разу, и гораздо чаще глазеет по сторонам, чем под ноги и на причину того, почему она легкомысленно пинает носками ботинок опавшие листья на совершенно чужой для нее земле. сентябрьский лес пахнет теплом и умиротворением — здесь в каждом темном углу спит своя опасность, но, возможно, именно этот факт и несет в себе особое очарование. эдакие шахматы; та клетка — чистейший покой и вдохновение, кислород в легкие, жизненный цикл с нуля, все сокровища мира, эта — туман под веками и забытье, возведенное в абсолют.

страх и эйфория 50/50; ничего серого —

исключительно крайности.

игритт улыбается; полумрак сменяет солнечное кружево листвы на ее лице, но не дотягивается до света внутри угольными пальцами. она стоит на месте, на которое кроме нее, возможно, за последние пару десятков лет никто не ступал, и жизнь ее по факту в руках у шестнадцатилетнего мальчишки, в котором самовлюбленности больше, чем в ней самой — безрассудства. и искренне верит, что все в порядке. что место вокруг нее — картинки из пыльного комикса в библиотеке, и она сама никогда не станет историей, потому что типографская краска рассыпается под пальцами.

настолько, что даже не дергается к ружью рефлекторно, когда слышит шорох, — и делает всего лишь пару мелких шагов назад, когда из кустов прямо на робба выпрыгивает рычащее нечто (серый вихрь меха и сухой листвы из-под мощных лап). сначала игритт кажется, что это обычный пес, — потом до нее доходит, к чему все-таки был вопрос про волков.

и она хихикает.

только процентов на десять нервно — запрокидывает голову и смеется заливисто. кому расскажешь — не поверят; винтерфелл — зачарованный лес из сказки, и робб в нем — что-то типа диснеевской принцессы, только вместо того, чтобы петь с птичками, валяется в траве с волчатами; и все это так гармонично в целом, что игритт забывает удивиться. просто пялится на две пары наивно-доверчивых глаз, что изучают ее в ответ, и понимает, что совершенно очарована.

— у него есть имя?

у отца есть пара охотничьих собак; игритт знает примерно, как с четвероногими обращаться, но здесь — нечто совершенно иной формы, дикое абсолютно, не знакомое с командами и интонациями человеческого голоса. игритт и волков-то никогда в жизни не видела, кроме плюшевых. она действует скорее на инерции и аналогиях — неторопливо и осторожно; садится в траву рядом с ними (глаза на одном уровне, зеленые напротив золотистых) и тянет раскрытую ладонь, вздрагивая, когда в нее тычется мокрый нос. ее успокаивает мыль, что рядом есть кто-то, кто держит все под контролем; потому что жесткая волчья шерсть под кончиками пальцев — это одно, приятное, а кровь и откушенные лица — совсем другая сторона медали.

игритт улыбается завороженно. у игритт куча вопросов, и они слетают с языка почти неконтролируемо, один за другим: как, что, когда, зачем, почему так вышло и преисполненное надеждой он пойдет с нами, да? она немного в восторге, а робб доволен происходящим немного через край и не против делиться с ней малозначимыми подробностями хоть до поздней ночи — у него улыбка от уха до уха, мол, я же обещал, что будет весело, — даже если не обещал ни черта.

игритт бесстрашно трогает кончиками пальцев мягкие звериные уши и думает, что инстинкт самосохранения у нее — где-то на пару вдохов ниже самой глубокой точки марианской впадины, и кто из них троих сильнее охуевает с происходящего — вопрос спорный и занимательный достаточно, чтобы забыть, зачем они вообще сюда приперлись.
чуть позже, старательно разрисовывая маркером альбомный лист под мишень, пока робб и серый ветер бесятся где-то фоновым шумом, она уже об этом не помнит. мама бы ей не гордилась абсолютно точно, зато игритт горда (беспричинно) как никогда в жизни, когда тянет замок на плотном чехле вниз и чувствует в своих руках слишком много власти.

— давай договоримся, что в лицо ты им никому не тычешь и руками не машешь, пока заряжено.

и не смотришь горящими глазами, как на девочку из порнухи, робб старк, ну твою же душу.